- Это – что? – елейно-вкрадчивым бархатным тоном поинтересовался Моргот.
«Я правлю безмозглым ничтожеством. Во имя меня же, откуда только такие берутся?!»
Строго говоря, Мелькор-то точно знал, откуда, но прямо сейчас ни за что бы в этом не признался.
Слово, вертевшееся на языке, было почерпнуто из лексикона отдельных преданных эдайн и обладало лаконичной точностью, характерной для ряда тупых последышей Илуватара. Мелькор никак не мог его вспомнить, памятуя лишь о том, что находил в его звучании нечто, прекрасно олицетворяющее ситуацию с фонетической точки зрения, а точность фонетики в языках он любил.
«Как же это звучало… ведь просто же, у аданов через раз все связано с совокуплением! А, будь все проклято! Какой кошмар! Какое мерзкое тупоумное хвастовоство! Какая наглость!»
Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы осознать дурную шутку, которую сыграла с ним орочья тупость. И еще с минуту, чтобы припомнить, как Азогу пришло в голову припереть в тронный зал этот оскорбительный выблядок эльфийского скульптурного искусства.
Впервые за тысячелетия первородное зло Арды на полном серьезе лишилось дара речи.
Во-первых, статуя действительно была покрыта золотом с головы до ног. Во-вторых, и впрямь была одного с Мелькором роста. А еще выглядела как отвратительный, насквозь лживый, несправедливый и до глубины души оскорбительный манифест пленных эльдар, поскольку никто больше не мог сотворить такого филигранного и при этом издевательского портретного сходства! Статуя от макушки до пят была пропитана таким отвращением к сотворенному, что Мелькор чувствовал насмешку безо всяких объяснений.
Вся поза источала дутое самодовольство. В одной руке у статуи был зажат Гронд. Вторая упиралась в бедро, выставленное достаточно, чтобы начинало угадываться похабное сходство с легкомысленной девицей, но придраться к фривольности позы было невозможно, так как под ногой обнаружилась гора чьих-то черепов, а доспехи были на своем месте. Доспехи при этом кричали о всесторонней мужественности их носителя и количестве мышц так рьяно, что Мелькору стало дурно. Картину завершали преувеличенно длинные пышные локоны почти до полу, струившиеся поверх плаща.
Мелькор смотрел на статую. Статуя смотрела на него. Главный конструктор смотрел в пол и был готов упасть в обморок. Вала угрожающе поднялся с трона: всколыхнулся тяжелый плащ, вышитый чуть заметной вязью угловатых арабесок, блеснул отсвет пламени на тугой черной косе.
«Да у меня в жизни не было кирасы, намекающей на полураздетый вид! И волосы короче! И лицо совсем не такое! Откуда вообще… а это еще что?!»
Он лишь сейчас заметил тончайшую золотую филигрань, которая покрывала кайму наплечей статуи и плащ. Филигрань складывалась в руны на тенгваре, и чем сильнее приглядывался Мелькор, с тем большим ужасом обнаруживал, что, во-первых, тенгвар покрывал не только плащ, но и все свободные узкие места вроде тесьмы, делившей вычурные рукава-буфы, а, во-вторых, складывался в вереницу оскорбительно саркастических поэтичных воспеваний.
Оскорбления, нужно сказать, не повторялись. Даже шли целыми сонетами и четверостишиями. И, разумеется, по доброй традиции поэзии подобного сорта поминали все, что можно помянуть – от манеры одежд и прически до скабрезных подробностей постельных утех и формы носа.
«Нолдорские твари. Даже размер и ритм соблюли».
- И кто сделал это… творение? – голос Мелькора прозвучал слаще меда.
За дверями тронного зала старший караульный Углук, едва услышав эти интонации, дернул ушами и вытянулся так, словно проглотил палку. Он-то хорошо помнил, что если голос Владыки становился выше и начинал звучать весело, а то и хуже – дружелюбно – окружающим следовало накрываться щитами и ползти либо в сторону рва, либо, если не повезет – кладбища.
- Я спрашиваю: кто это сделал! – Мелькор рявкнул так, что по коридору прокатилось звучное эхо, а Ыхзаг вздрогнул, хрипло пискнул и подпрыгнул на месте, стукнув зубами.
Азог в зале грохнулся на колени, подобострастно распластался на полу и принялся тихо поскуливать.
- Но… Владыка… - выдавил орк, чувствуя, что сейчас помрет от страха или выблюет от него же все внутренности, что, в сущности, пред ликом Мелькора было равноценно. Второе вело к первому, круг замыкался в безвыходном отчаянии.
Мелькор ошеломленно поглядел на орка, который посмел не только подать голос, но, что еще хуже, возражать.
«Неслыханная наглость!»
- Ты собрался мне перечить?!
Углук на посту услышал визг дикой боли, который раздавался здесь даже не один раз на дню, пусть и с разной интенсивностью. Тот, что издал Азог, оказался особенно длинным, и меньше всего Углуку хотелось выяснять, какое именно наказание приготовил тупоголовой глыбе мышц Владыка.