Вокруг кипели жизнью огромные цеховые кузни. Грохотали прессы и молоты пленников. Шипели меха и отливаемое железо. В безумном мрачном блеске алого света раздавался свист бичей, и корчились закованные узники, принужденные к работе.
Было жарко, пахло раскаленной сталью, гарью, дымом и камнем.
- Работать, твари! – рявкнул Шагар, отвлекаясь на пленного нолдо, грязного и изнуренного, который поднял на статую ненавидящий, лихорадочно блестящий взгляд.
Углук и Ыхзаг со стоном облегчения и грохотом свалили с плеч статую. Прямо на пол. Без особого почтения, но сейчас им было не до него. Ыхзаг вывалил красный язык и сопел, как кузнечный мех.
- Владыка сказал – убрать с глаз долой, - мрачно буркнул Углук. – Вот и убираем, - он вытер пот со лба, хрустнул шеей и почесал зад. - Приказ надо выполнять. Поставь его тут, авось пленники твои работать лучше будут!
Шагар опять выпятил уродливую челюсть с кривой железной спайкой. Пошевелил губами, выставив нижние клыки. И, наконец, выпалил с ревом:
- Да вы там вконец оборзели, крысы притронные?! Куда я это дену?!
Углук гаденько ощерил желтоватые зубы, которые, в отличие от шагаровых клыков, у него были поровнее и помельче. Ыхзаг тупо смотрел на главного надсмотрщика и сопел из-под низко надвинутого полукруглого шлема.
- А что, Шагар? – вкрадчиво поинтересовался Углук, покачивая ятаган на поясе. – Мне так и сказать Повелителю? Хочешь?
Шагар помолчал с полминуты. Огромные ноздри злобно раздувались. На широченной шее вспучились вены.
- Нет, - ворчливо рыкнул он. Крыть было нечем.
Что-то подсказывало Шагару, что Углук, хитрая скотина, его подставляет, да вот только отдать статую ублюдочным караульным он не мог.
- Твои ж сделали? – кивнул Углук на пленников, умничая и ухмыляясь так, словно возомнил себя одним из высших. – Твои. Вот и гребись с этим. Мое дело малое – Владыка сказал убрать с глаз долой, я и убрал.
Если бы Шагар мог, он бы утопил Углука и тупорылого Ыхзага прямо в чане со сталью. Но этого он сделать, увы, не мог.
«Ну, погоди, Углук. Когда-нибудь Он и до тебя доберется!»
Шагар проводил рослых караульных Повелителя мрачным взглядом, а потом хлестнул бичом, срывая злость на ближайшем рабе и еще нескольких, проревев:
- Вы, твари помойные! А ну сюда! Поднимайте статую!
Творение пленных эльфийских мастеров простояло в кузнях ровно три дня. Шагар с ног сбился, хлеща бичами пленников, и зверел час от часу, потому что с появлением огромного изваяния Повелителя в нише кузнечного цеха (и ведь место-то хорошее было – аж свет падал снизу!) работа почти встала. Голуг как ополоумели: через одного поглядывали на статую и начинали мерзко посмеиваться.
С чего они ржали, когда у статуи все было на своем месте, Шагар понять не мог. Тем более что сам он на Владыку и посматривать боялся: как краем глаза увидишь, так во плоти вспомнишь и глядишь, уже и жить-то не больно хочется. Только работать, пока не надорвешься.
«Ох, скотина. А Он еще и в спину смотрит. Обосраться ж можно».
На третий день, после того, как они запытали с десяток эльфийских мастеров и не содрали с них ничего, кроме смеха, Шагару надоело возиться с монументом. Как назло, Тар-Майрон запрещал от безделья убивать рабочих эльфов и следил за этим так, что приходилось каждый раз морщиться, вспоминать, а то и вовсе думать, с чего сдох тот или другой.
Получать за это плетьми ему не хотелось. Никогда.
Но за три дня Шагар понял две вещи: во-первых, голуг ничерта не пугало изваяние Владыки, а даже наоборот. Во-вторых, что разбираться с этим он не хочет. А потому он решил избавиться от статуи, раз уж Владыка пожелал убрать ее с глаз долой, и преподнести ее в знак старой дружбы кому-нибудь еще.
«Ты меня подставить как-то хотел, Зирбаг, говоря, что это не ты мне дохлых крыс на жратву поставляешь, а я в три горла жру? Вот и получи подарочек, урод».