Цири и Йеннифэр слушали с подчеркнуто заинтересованным видом, и не произнесли ни слова, но по мере того, как Мелькор говорил, в глазах обеих женщин разгорался нехороший огонек ярости.
А когда айну закончил, заговорила Йеннифэр. Очень тихо и очень зло:
– А теперь послушай ты, божество самодовольной глупости и вранья, – от злости ей казалось, что отступила даже болезненная слабость, одолевавшая ее. Голос понизился до хрипловатого от гнева. – Я множество лет лечила женщин, которые приходили ко мне изнасилованными, избитыми, с разорванной промежностью, с нежеланной беременностью – и все это с ними творили только такие, как ты. Самодовольные мудаки, считающие, что если между ног у них болтается хер, то это дает им право бить и унижать. И знаешь, что? – Йеннифэр оправила волосы и посмотрела Мелькору прямо в глаза, улыбаясь: жестоко, мягко и очень спокойно. – Все эти девочки и женщины, человеческие девочки и женщины, которых ты так презираешь – стократ сильнее таких, как ты. Потому что они, потерявшие детей, бесплодные, избитые, запуганные, пережившие уродства, которые ценой страшной боли лечили магией, ломая им кости и сращивая их вновь – падают, поднимаются и идут дальше. И не винят весь мир, не ноют о том, что жизнь нанесла им непоправимые удары. Они встают и идут дальше. А такие мужчины, как ты – стоит им один раз понести поражение, один раз оказаться слабыми и униженными – так они способны возненавидеть весь мир и готовы мстить каждому кусту из-за собственных амбиций. За то, что они не смогли перестать жалеть себя и жить дальше, – она сделала паузу и резко обрубила свои слова. – Я закончила.
Майрон видел, что лицо Мелькора побелело от гнева. Он впервые видел, как его глаза наполнились испепеляющей яростью, огненным светом по ободу зрачка.
– Ты много знаешь об унижении, женщина, я смотрю, – тихо проговорил он. – Такие, как я, насилуют женщин, говоришь? Но мне нет дела до аданет. Мне нет дела до жизней аданов. Зато я видел, как вы, прекрасный род Эру, вершина его творения – пали и склонились передо мной, потому что не могли создать ничего. Умоляли меня дать крышу над головой вместо знаний, как построить ее своими руками. Умоляли дать детей вместо способности творить вещи, которые облегчат труд. Потому что как только у вас появляется кто-то, кто может одаривать вас, защищать вас, оберегать вас вместо вас самих – вы становитесь мягкими и хрупкими, как глина, и не хотите делать ничего, кроме как плодиться. Даже если это требует от вас жертв хуже всех, что вы могли представить.
Майрон слушал молча. Спор, превратившийся в обыкновенный бардак, на его взгляд, был начат зря и годился разве для того, чтобы время скоротать. И для того, чтобы Мелькора, отвлекшегося на перебранку, перестало то и дело рвать за борт от качки, которая была слабой, но вполне ощутимой.
«Добро, зло, люди, эльфы, орки… какая разница, кто вообще в мире живет, когда кругом никакого порядка?»
– Ты ничего не знаешь о людях, Мелькор, – неожиданно встряла в разговор Цири, и ее голос прозвенел сталью – острой и тонкой, как ее мечи. – Когда-то меня водили, надев ошейник на горло, как бойцовой псине. Меня выпускали на арену, чтобы я сражалась на потеху толпе. Те, кого я любила, были убиты, и человек, который это сделал, отрезал им головы на моих глазах, а тела бросил в дерьмо и дорожную грязь. Шрам на моем лице, – она ткнула пальцем себе в щеку, – тоже оставил человек. Я даже скажу тебе больше, – в зеленых глазах Цири мелькнула злая искра, – именно те, кому нужны только деньги, шлюхи, мягкая постель и вино – всегда и оказываются самыми большими подлецами, когда приходится выбирать. И нет, не между светом и тьмой, а между обыкновенными трусостью и храбростью, – Цири помолчала, и ее голос набрал силу, повысившись почти до крика, а щеки налились густым румянцем злости. – Но не смей равнять со скулящими от ужаса ублюдками тех людей, которые рисковали жизнью ради меня и ради других! Не смей называть никчемной мою мать! У нее и под пытками не вырвали знания обо мне! Не смей называть блохой мою сестру Трисс, что под угрозой казни на колу вывозила из Новиграда чародеев, которых сжигали заживо на площадях! Ради этого она лазила по каналам, жила в нищете и травила крыс за гроши, когда могла бы давно сбежать одна! Не смей пятнать грязью людей – Кагыра и Скьялля, Мильву и Ангулему – тех людей, которые умерли ради меня! Не смей равнять с дерьмом доброту и порядочность, на которых все еще держится этот блядский мир!
Повисла тишина. Мелькор с ответом не нашелся, раздраженно нахохлившись, обхватил руками живот и как будто потерял интерес к любому продолжению разговора, прикрывая глаза и глубоко, шумно дыша. Майрон придвинулся ближе, приобняв его за талию и почувствовал, как Мелькор раздраженно вздрогнул, покосившись на него.
«Никак его эта перебранка не спасает».
Джарлакс кашлянул. Выглядел дроу слегка ошалело, как будто подвинул камешек и вызвал лавину.
– Я тут хотел сказать…