— Да я ж не знал, — оправдывался Иван, — ...да мне с матерью соседи столько лет про неё капали! Провода оборвёт, машина!
— Эх, под носом взошло, а в голове не посеяно! Ещё бы они тебе не капали! Берёза им мешала, оберегала нас. Теперь-то они развернутся. Слышь, как воют?
Вдалеке жутко брехал баритон. Ему визгливо подтявкивали женские голосочки. Под эту разноголосицу Юрок довольно чесал ногой ухо. Иногда он нетерпеливо грыз штакетины из лыжин и долго потом плевался.
— Что, Юрка, не нравится? Так правильно, из осины сделано. На московской Олимпиаде лыжи эти заезжей нечисти выдавали, дабы нашу не обскакали.
— Квасной патриотизм мне претит, — огрызался Юрок и уползал в канаву лакомиться лягушками.
Яшка провожал его безразличными взглядом. По козлиной бороде стекал помидорный сок.
— Баб Клав, что вообще происходит? Это сон?
— Нет, Ванюша, патиссон!
— ...тогда где я?
— Ты на празднике урожая, внучок. И уж поверь, лучше бы тебя отдали козлу.
Юрок выполз из канавы и стал ходить, оглаживаясь о забор.
— Расскажи ему, Клавка, — шипел он, — всё расскажи.
— А ты вообще сдрисни! Или опять Яшку спустить?
Юрок фыркнул и, выгнувшись мостиком, убежал во тьму.
— Баб Клав, а Юрок... ну... это вообще человек?
Иван сжался, ожидая смеха, но старуха серьёзно ответила:
— В том-то и дело, что человек. Один из немногих здесь.
— Один из...?
— А ты будто сам не замечал! Остальные бродят по своим огородам, копаются там до осени. Смотрят на тебя подозрительно, только глазами лупают. Заговоришь — они двух слов связать не могут, да и те о петрушке. Навозники это, Ванюша. Куклы кизячные. Их слепили, а теперь за настоящих выдают.
— Кто слепил? — опять не понял Иван.
Баба Клава закатила глаза:
— У тебя там в голове на чём уши держатся? Как это кто! Тёть Нина, кто ж ещё. Навозная наша ведьма. Она этих болванчиков лепит. Прямо в своём компосте. Одурманит человека, замешает его в компосте, а тот весь дух из него и вытянет. Одна оболочка покорная остаётся. А душа Нинкин огород питает. Видел какое там всё дрожжевое? Ну так на людях бы чего не взойти!