В любом случае, сказал я, спешить некуда.
И сам в это поверил.
Художник рисовал на холсте оперный театр. Он прикрывал глаза ладонью, когда смотрел вверх, но его руки были слишком чистыми. Как и лицо. Ни пятнышка краски.
А затем я увидел человека, который выделялся. Как я, как одноглазый бродяга на мосту, как серые тени, притворяющиеся призраками, он казался реальным. Ярким, несмотря на приглушенные оттенки одежд. В его лице и цвете кожи было что-то азиатское. Сидя у воды, спиной к оперному театру и позеленевшей железной ограде, он бросал крошки столпившимся вокруг голубям. В отличие от меня и от других настолько же реальных людей, на нем была обычная одежда, ничего особенного, никаких лохмотьев и множества одежек. Ничего, в чем идти в кровать, ничего, в чем на службе стоять.
Он видимо, почувствовал мой взгляд. Вскинул глаза и спросил:
— Новенький?
— Понятия не имею, — ответил я.
— Садись. Я расскажу тебе историю.
— Она хорошо заканчивается?
— А разве в реальности так?
Голуби разлетались у меня из-под ног. Я подошел к нему и сел рядом Набережная тянулась сколько хватало глаз. Никто больше не остановился. Люди терялись на ее фоне, казались немного размытыми, бледными.
— Это случилось в 1943, — начал он.
Я перебил:
— Ты не можешь быть настолько старым.
Он хмыкнул, бросил несколько крошек и сказал:
— Я не говорил, что это моя история.
Вздохнул.
— Мой отец служил в армии. Он был слишком юн и соврал, чтобы туда попасть, но ему это удалось.
Значит, это была история его отца, решил я, но промолчал.
— Они сражались в Новой Гвинее. Он встретил девушку из Сингапура, ее звали Шида, дивное имя, а? Шида. Короче, мой отец убил кучу народа, получил медаль. Несколько человек считали его героем. Он женился на Шиде, они вернулись в Австралию, поселились в Голд-Кост, подрабатывали где придется. Когда я появился на свет, он владел безвкусной лавочкой сувениров, где продавались пластиковые кенгуру и рюмки с коалами. Я работал там ребенком. Почти сорок лет назад. — Он бросил голубям еще хлеба. — А будто вчера.
— Что случилось?
— Она умерла. Шида. Моя мать. Я был слишком мал, они не говорили мне, что с ней. Сгорела как свечка — не страдала, не угасала медленно. По крайней мере, я так думаю. Мне тогда было десять.
Я молчал. Что тут скажешь?
— Хотя я ошибся. Она долго жила с болезнью. Привезла ее из Новой Гвинеи. Ночью, перед тем как все случилось, где-то через год, отец рассказал мне об этом. Говорил, что чувствовал себя ужасно беспомощным и не знал, что делать. Он был пьян. Никогда раньше я не видел его таким. Обычно он позволял себе стаканчик-другой пива, но той ночью едва мог сидеть. Сказал мне, что медаль ничего не стоила, что он не может спать из-за кошмаров.
Я хотел спросить, зачем он мне это рассказывает. Но еще больше хотел знать, что произошло, и не стал его останавливать.