И вот в этом окружении я сейчас находилась ежедневно. Признаться, даже начала ощущать нехватку женского общества. Все-таки наличие женщин внесло бы некоторое разнообразие и разрядило чрезмерную насыщенность мужского внимания, ненавязчивого, но все-таки ощутимого. Отдыхала я от своего постоянного общества только в минуты, когда мы с государем отправлялись прокатиться на санях, на коньках или же на горку. Ну и, разумеется, во время исполнения своих служебных обязанностей. Приближенные монарха, конечно, могли оказаться рядом во время увеселительных прогулок, но находили кому уделить свое внимание, и тогда мне оставался только король. А Его Величество стал для меня уже и вовсе близким человеком, с которым я могла оставаться собой, даже когда он ворчал или расточал громы и молнии.
Было только жаль, что государь не спешил решить вопрос с новой должностью для Фьера Гарда и не открывал перед ним двери своих покоев даже ради меня. Обществу его милости я была бы несказанно рада. Впрочем, возможно, именно поэтому барон оставался мажордомом герцогини Аританской и был для меня всё еще недосягаем. Однако оставался Олив Дренг, и он время от времени приносил мне известия от моего друга, если нам не удавалось с ним обменяться посланиями.
Кстати, о Дренге. Сей достойный господин обнаружился неподалеку от выхода из дворца. Был он, как и государь, одет во фрак, хорошо приметный в распахнутой шубе, из чего я сделала вывод, что его сиятельство тоже намеревается посетить театр. Оставался лишь вопрос – едет он с нами или же с кем-то другим, а может и вовсе в одиночестве?
— Ваше Величество, — учтиво произнес великосветский оболтус, склонив голову перед королем. — Ваша милость, вы прелестны, как, впрочем, и всегда.
— Доброго вечера, — улыбнулась я графу, пользуясь тем, что монарх остановился.
— Как любопытно, — вдруг хмыкнул Олив. — Государь мрачнее тучи, хоть и говорил еще пару часов назад об этой поездке с воодушевлением, а баронесса Тенерис сияет, будто весеннее солнышко. Признавайтесь, ваша милость, что вы опять сотворили?
— Еще бы ее милости не сиять, — сварливо ответил вместо меня государь. — Она успела столько всего сделать перед выездом, что просто не может не ощущать удовлетворения от своих стараний. Зато я был вынужден торчать под ее дверью, томясь ожиданием, — в окончании наябедничал на меня монарх.
— Так ведь ее милость – дама, — справедливо заметила Дренг. — Как известно, женщины прихорашиваются…
— Женщины прихорашиваются, — прервал его король и продолжил, добавив в голос яда: — Если они не баронесса Тенерис. Я по своей наивности тоже думал, что ее милость десятую пару сережек меняет, что перекалывает шпильки или вертится перед зеркалом, не в силах оторваться от собственного созерцания. Как бы ни так! Дренг, ты вообразить не можешь, чем она занималась, пока я упивался видением трепетной лани перед выходом в свет.
— Быть может, почувствовала недомогание и задремала, выпив снадобье? — предположил граф.
— Тезисы, Дренг! Она писала тезисы! — воскликнул государь, и я независимо повела плечами. — Ее милость решила свести меня с ума окончательно, а я никак не могу помешать ей в этом.
— Как вам не совестно, ваша милость?! — вопросил меня Дренг с фальшивым возмущением.
— У кого ты ищешь совести? — едко спросил в ответ монарх. — В Шанриз есть всё: ясный ум, красота, поразительные дерзость и наглость, а вот совесть унес ее Покровитель, если она вообще была дана баронессе от рождения, в чем я, признаться, уже давно сомневаюсь.