– Отправимся вместе?
– Я иногда думаю, может вообще перестать это делать? – берет с печи старую сковородку, на которой лежит вонючая волчатина, подносит к носу, обращая внимание на степень приготовления, не только на запах, но и на вид. Поворачивает, чтобы свет лучше падал на объект и нахмурившись, ставит назад. Трог сидит и думает, уткнувшись отстранённым взглядом в тёмные уголки помещения, куда частично закрадываются тёплые лучики. – Улетел бы с этого острова. Тут как раз недалеко до более благоприятного для поиска пищи места, тем более для таких как я. – Вздыхает мужчина, слегка потянувшись.
– Учитывая, что ты всегда оставался незамеченным, то вероятность, что и там тебя найдут – нет. – Встает и ищет среди разного хлама то, что может долго и хорошо гореть. – Теургцы, конечно, твари! Ни выйти, ни зайти! Каким образом они вообще ловят нас? – пинает старые ошмётки и гневится. Наконец расслабившись, задаёт вопрос: – знаешь о них? – достает среди обломков избитый временем стул, переломанный и разбитый в некоторых местах. Разбив на несколько частей подходит к крупной печи, открывает крышку и закидывает в пламя. Сильный жар ударяет по лицу, из-за чего тот немного отводит голову в сторону с недовольством. Садится назад, смотрит на своего знакомого. Он сидит и смотрит на ещё шипящее мясо.
– Да, но меня не волнуют эти тюремщики. А... – скованно, – как бы тебе сказать это? – обхватывает себя руками, цепляя пальцами одежду, которая рвётся от усилий. – Мы ведь люди. – Дрогнув, печалится, а унывающий взгляд устремляется на уставший дух, то дело и плачущий над полумёртвым столбом. От каждого неаккуратного движения мужчин, огонёчек скачет, стараясь выбраться из плена. – Ведем себя как, поганая ликвора, животные. Предаём, убиваем, тьфу! – Поворачивает голову в сторону, где тьма окутала уголки, делая выдох, он то дело и всматривается в тени. – Я столько съел себе подобных за всё время... – Скорбь проскочила в дрожащем голосе.
– Увы, но этого не избежать, – поправляет волосы и немного скривив губы, старается найти оправдание подобным себе. – Вот раньше нам было просто, захотел повесился, захотел застрелился! Да? – Ладонь занавесом отчаяния упала на глаза. – Я как узнал о своей участи... Знаешь? – поник, утонув в непонимании, – попробовал себя пристрелить.
– И как успехи? – качая головой, слегка хихикая.
– А чего ты смеешься? Думаешь смешно? – Вскакивает. Чувствует слабый запах гари и снимает с огня приготовленную пищу. – Стихии... – расстроено.
– А не смешно, когда бессмертный пытается себя убить?
– Рот закрой лучше! – ставит сковородку на деревянный брусок, что лежит рядом, и уходит в, шепчущие ветром места, откуда огонь убегает, разрывая себя на куски. Подходит к двери и прислушивается. Гробовая тишина, разбавленная одинокими порывами ветра и ударами старых обломков.
– Да не дуйся. Думаешь я не пробовал? – Хватает мясо руками и обжигается, начинает дуть в надежде, что остынет быстрее, перебрасывая из ладони в ладонь. Сдавшись, он бросает кусок назад.
– И как успехи? – С горечью.