Когда же до уха пирата стал отчётливо доноситься трескающийся грохот и крики, забылись и ноющие руки, и горящие огнём ладони. Джек — по какой-то даже ему неведомой причине — с утроенным усилием устремился к своему кораблю, точно был его единственным спасением. И страх то ли отступил, то ли приелся, но теперь всё внимание капитана было приковано к болтающейся против волн «Чёрной Жемчужине», что с каждой секундой становилась всё менее похожей на прекрасный фрегат о чёрных парусах, его отраду и гордость. Терять нечто ценное всегда непросто. Терять, пожалуй, самое ценное, да ещё и не попытаться что-то сделать — поистине невыносимо.
Уже в нескольких ярдах от борта, так близко, что в лицо прилетали капли воды с гигантских щупалец, Джек для чего-то проверил пистолет: заряжен. На корме за бортом болтался канат с обломком рея, наверное, крюйс-стень-фордун, что ещё надёжно держался за руслень, а потому по нему легко удалось вскарабкаться на борт. «Жемчужину» качало из стороны в сторону, точно игрушку-трещотку в руках неугомонного ребёнка, и Воробей упал прежде, чем успел стать на обе ноги. «Ух ты!» — радостно ухмыльнулся он, обнаружив почти под носом уцелевший сюртук. — «Эх, треуголку бы…» Сориентироваться в ситуации Джек успел за время двух отчаянно громких выкриков Тёрнера: «Элизабет! Стреляй!». Кэп отточенным движением накинул китель и шагнул в сторону трапа…
Жемчужина внезапно согнулась пополам, будто бы от боли, но это было куда большим. Кракен разломил киль. Нимфа судорожно обернулась, ища глазами Джека, чувствуя его присутствие. Но прежде, чем её взгляд сумел отыскать фигуру капитана на полуюте, хлопнул одинокий выстрел, а затем грянул взрыв.
Кракен отступил. Вновь. Люди отвоевали отсрочку в несколько минут. Растягивая момент ужаса. Получая призрачный шанс на спасение.
Огонь жёг её тело. Поражая, повергая в оцепенение. Это было совсем не похоже на тот раз, когда корабль, и вправду, был объят пламенем. Теперь она, действительно, сгорала, чувствуя жар огня, восторгаясь этому и утопая в невыносимой боли. Когда Жемчужина открыла глаза, светло-сапфировое небо затянула тёмно-серая дымка. Хранительница никогда не задумывалась, что ждёт её, когда падут оковы проклятья, когда минует тринадцать лун… Обыкновенно люди рассуждали о схожем, о небытие. И теперь ей казалось, что сейчас она так близка к этой грани. Ощущение реальности и осязаемости окружающего мира мешалось со сладковато-горьким привкусом бездонной пустоты, что так манила обещанием обрести тот самый покой. Ей так хотелось шагнуть за грань, освободиться от всего, но что-то словно бы мешало ей, не отпускало. Корабль едва держался на плаву. Плавно разжимая пальцы, нимфа пыталась понять, кто же она, что значит для неё этот миг, приносящий такие муки. Но кругом был лишь гул, сотканный из тысяч голосов — человеческих ли? — из него было невозможно вытащить что-либо, как и из пустующего неба. Ей хотелось избавиться от него, выбраться, ощутить обещанную Пустотой свободу…
«Ты свобода!» — прозвучало так отчётливо, так ясно и правдоподобно, что Жемчужина тут же вскинула голову, надеясь увидеть его. Её капитана! Джека! Она помнила, он вернулся. Она чувствовала сейчас его присутствие и почему-то без всяких сомнений знала, что он и есть то важное, что не отпускает её в Пустоту. Ветер донёс тихие голоса, мягкие, словно эхо. Внутри хранительницы боролось два желания — ощутить покой и увидеть Джека. Такие разные. Такие неправильные. Она хотела двинуться навстречу, но не смогла сделать и полшага, обессиленно падая на колени.
Джошами Гиббс буквально подскочил к спускающемуся с полуюта Воробью:
— Кэп, что дальше?
Жемчужина медленно обернулась к ним, вернее, к Джеку. Ей так хотелось услышать от своего капитана, что всё кончено. Но он сказал иное:
— Покинуть корабль. Все в шлюпку.