Воробей послал ему укоряющий взгляд и повёл рукой.
— Она же дух корабля, Гиббс. — Тот хитро прищурился, ясно давая понять, что имел в виду. — Нет, не всегда, — с едва слышным раздражением прозвучал капитанский голос. — Появлялась изредка. Похоже… — Кэп пристукнул пальцами по бутылке. — Пыталась…
— Помочь? — Джек долго смотрел на старпома, но так и не ответил, и постепенно его взгляд растворился где-то в переборке.
Ответ, с одной стороны, казался простым и понятным, а с другой — каким-то неестественным: ведь приходила она не только и не столько за тем, чтобы помочь. Порой Джеку думалось, что ей просто любопытно — наблюдать, изучать, следить за происходящим, прекрасно понимая, что на ней это никак не скажется. Впервые капитан Воробей столкнулся с той загадкой, которую и хотел, и боялся разгадывать. Что-то иное, совершенно неуловимое, неосознаваемое заставляло его опасаться Жемчужину, и ему приходилось ловить себя на устойчивом чувстве —уязвляющем непокорное самолюбие — благоговения перед ней. И от этого чувства он отмахивался, как от назойливой мухи. В остальном же Джек Воробей видел Жемчужину ровно такой, какой представил себе впервые, многие годы назад, когда в окружении жары и суеты шумного порта, он наткнулся на силуэт корабля. За облупленной выгоревшей краской, иссохшим такелажем, пожелтевшей парусиной и запахом смешанной с гнилью затхлости, Джек видел не «Распутную Девку», а прекрасный гордый фрегат, погибающий в цепях и готовый расправить мощные крылья при первом же шансе. Это и был тот самый момент, когда Джек Воробей сказал себе: «Она будет моей». И вся дальнейшая жизнь стала клятвой и борьбой за обладание.
Теперь, выискивая в полумраке стыки между досками переборки, капитан размышлял, могло ли случиться так, что в тот раз он увидел нечто большее, чем просто корабль, — увидел его истинную сущность. Чем бы она ни являлась. И вдруг по его спине прошёл холод от внезапного осознания: что, если Жемчужина, дух, подобно полумифическим сиренам, зачаровала его лишь для того, чтобы освободить корабль, выпустить на волю? И только поэтому он никак не мог успокоиться, поэтому гонялся за ней годами, поэтому не мог смириться и выбрать любой другой корабль? На душе у Джека стало крайне противно, и он нырнул носом в дразнящую ароматом рома кружку.
В полумраке кают-компании раздался приглушённый крик. Жемчужина резко подорвалась, но не упала, а ловко спрыгнула на палубу. Тихо заскрипели петли гамака. Доски палубы отдавали приятной прохладой. Жемчужина плавно закрыла, затем открыла глаза. Тело её пробирала мелкая дрожь. Что-то совершенно новое и необыкновенное произошло с ней. Сон. Она не знала, как он пришёл, не могла вспомнить, что её так напугало, но отчётливо чувствовала горечь — даже для верности облизала губы, а затем поняла, что это неосязаемое, но ощутимое — лишь примесь реальности. Это был первый в её жизни, новой жизни, сон. И, наверное, увидеть первым делом кошмар, не к лучшему.
Сквозь трещины в стёклах сочился густой лунный свет. Жемчужина почти позабыла, каково это, ощущать таинственный холод серебряного сияния, ловить глазами блики и слышать, о чём шепчет ночь. В темноте её глаз засветились блики, будто бы проникая всё глубже, впитываясь в растерянный взгляд. Жемчужина сделала долгий глубокий вдох, чтобы напомнить себе, что кругом теперь другая реальность, с иными законами. Лунный свет дрогнул, потускнел под облаком, а затем заискрился снова. Хранительница приблизилась на один шаг, затем на ещё один и медленно потянулась рукой к манящему сиянию. Она почти чувствовала его на своих пальцах: приятный ласковый холод, покрывающий кожу, но в последний момент резко отступила назад в тень, попятилась, наткнулась спиной на переборку и медленно сползла по стене, закрывая глаза.
Утро капитана Джека Воробья началось с громкой перебранки на палубе, которая наглым образом привела его к резкому пробуждению. Кэп плохо помнил, чем окончился их с Гиббсом разговор, но уснул он прямо в кресле, уронив голову на грудь. Спина и шея окаменели, и, направляясь на шканцы, пиратский барон кряхтел и похрустывал костями, как насквозь пропитанный солью престарелый моряк. В подобном настроении ему в самую последнюю очередь хотелось слышать чьи-то крики и, уж тем более, выступать миротворцем.