Поднявшись на нужный этаж, Вадим безуспешно поковырял ключом в замочной скважине. Дверь не поддавалась, если точнее — ключ закрывал, но не открывал. Идея позвонить в звонок почему-то пришла к нему с большим опозданием, когда кто-то с другой стороны дернул щеколду и толкнул дверь от себя. Вадим посторонился, отскочив в сторону.
— А тебя уж и не ждала, — иронично произнесла женщина в дверном проёме.
Вадим снял слегка запотевшие очки и прищурился: светлые волосы и серые, как у него, глаза, тонкие губы, вытянутые в едва уловимую усмешку. Мама выглядела совсем как на тех чёрно-белых фотографиях, что он хранил до сих пор. В глазах у Ильинского засвербило. Хотелось броситься к ней, как в детстве, и расплакаться. Едва кто-то, кто не терял родителей, мог бы это понять. Он насилу справился с подступившими эмоциями, лишь выдохнул удивлённо:
— Мама?
— А кого ты ещё ожидал увидеть? — слегка раздражённо бросила Мария Сергеевна. — Зайдёшь, может, уже?
Она развернулась и скрылась в глубине квартиры. Вадим шагнул в тёмную прихожую и нашарил в углу под трубкой от домофона выключатель. Это было похоже на сон, даже тело его стало каким-то невесомым от этого радостного чувства. Мама была жива, молода и, кажется, здорова. Мог ли он желать чего-то ещё.
Вадим старался не делать резких движений. Ведь если это сон, он хотел бы проснуться как можно позже. Пройдя вслед за мамой в кухню, он присел на мягкий табурет.
— Есть будешь? — спросила мама всё также неприветливо. И Ильинский ощутил лёгкое беспокойство. Она ещё не отчитывала его, но всё шло к тому, и он лихорадочно соображал, чего же такого натворил.
— Буду, — кивнул Вадим, исподлобья глядя на мать. Он отлично помнил, насколько строгой она могла быть с ним, если считала его проступок действительно серьёзным.
Однажды в детстве она прямо на улице надавала ему пощёчин за то, что он подрался с одноклассницей. Это не было больно, скорее, очень обидно. И таких воспитательных приёмов в её арсенале было много. Повзрослев, Ильинский понял, что это был единственно верный путь, чтобы воспитать его достойным в отсутствии мужчины в доме. Тем не менее на некоторые вещи он, даже будучи взрослым, реагировал болезненно.
Мария Сергеевна поставила перед ним тарелку со странного вида содержимым. Это точно была его мать, сомнений не осталось. Едва ли какая-то другая женщина могла бы столь ужасно готовить. И всё же… Вадим взял ложку и с чувством ностальгии отправил мамино подобие борща в рот.
— Мне сегодня Лиза звонила, — сказала мама, присаживаясь с чашкой чая напротив.
Вадим от неожиданности закашлялся. Того, что Бакланова знакома с его матерью, он никак не ожидал. Он мысленно выругался на свои бесполезные воспоминания. Нужно в следующий раз быть осторожнее с Лизой.
— Что говорит? — почти равнодушно спросил Вадим.
— Ничего такого. Просто интересовалась, как мои дела. Как здоровье? Милая девушка, — Мария Сергеевна мечтательно улыбнулась. — И отец у неё в Минприроды теперь, ты знал?
— Нет, не знал, — едва слышно ответил он, понимая, куда ведёт этот диалог.
— Вот и задумался бы, — её голос приобрёл металлические нотки. — Куда ты ещё со своим дипломом? А тут — государственная служба и какие-никакие перспективы.
От слов Марии Сергеевны уже даже просто воздух вставал поперёк горла. И будь это кто-то другой, он бы ответил, как полагается, а потом ушёл, хлопнув дверью. Но с мамой так нельзя было. Ильинский сделал глубокий вдох.
— Мам, во-первых, мы с Лизой просто друзья. А во-вторых, я собираюсь продолжать научную деятельность.
— Знаю я твою научную деятельность пятидесятивосьмилетнюю, — Мария Сергеевна резко встала из-за стола и отошла к кухонной мойке. Чашка с недопитым чаем со скрежетом ударилась об оцинкованное дно.
Ильинский чувствовал, как краска сползает с его лица, а руки цепенеют. Его будто поймали с поличным на чём-то не криминальном, но очень стыдном. Это как встретить соседку по лестничной клетке в очереди за анализами в КВД… И все, что тебе остаётся — делать вид, что ты напутал и случайно тут оказался.
— Что бы ты не имела в виду, ты явно ошиблась с выводами, — отложив ложку, выдал Вадим рассудительно. — Ты ведь меня знаешь, понимаешь, как мой мозг работает. Не смогу я прижиться где-то, кроме как в научной среде.