От монотонного движения болели челюсть и шея, но Ленора и в мыслях не имела останавливаться. Рот заполнил солоноватый привкус, слюна текла по подбородку, а Кристофер стал медленно двигать бедрами ей навстречу. Ее замутило еще сильнее, и Ленора сделала непроизвольное глотательное движение, боясь, что сейчас подавится слюной или задохнется, потому что Кристофер не собирался останавливаться.
Но он вдруг замер, потянул ее за волосы назад, и его пенис выскользнул изо рта Леноры со влажным звуком. За ним протянулась тонкая ниточка слюны, и Ленора тупо уставилась не нее, ожидая, чего еще Кристофер захочет от нее.
— Пока достаточно, — сказал он. — Становись на четвереньки.
Ленора повиновалась, чувствуя, как спина покрылась мурашками. Только не снова… Кристофер опустился на колени позади нее и положил ей руку с зажатым в ладони ножом на плечо так, чтобы лезвие ножа и шею Леноры разделяла пара-тройка сантиметров. Сдернув с нее трусы, Кристофер пристроился к ней сзади, и Ленора непроизвольно зажмурилась. Это было даже больнее, чем раньше, более грубо, более жестко и более унизительно. Надавив ей на поясницу и заставив ее прогнуться, Кристофер почти оперся на нее всем весом, размашисто двигая бедрами, и нож в его руке подрагивал в такт движениям. Колени Леноры скользили по сырой земле, руки дрожали, а все ее внимание было сосредоточено на ноже. Она мысленно считала толчки, глядя, как дрожит и блестит в лунном свете лезвие, и упрашивала, сама не зная, кого, чтобы Кристоферу не пришло в голову вонзить его в Ленору прямо сейчас.
Ей нужно было еще немного времени. Совсем чуть-чуть.
Ленора не знала, чего она ждет, но все ее чувства, все мышцы, каждый нерв в теле были в состоянии напряженной готовности. Кристофер удерживал нож у ее горла, продолжая неистово вбиваться в нее, и единственное, что удерживало Ленору от того, чтобы рухнуть под его весом и движениями — страх, что нож вонзится в ее горло.
Это длилось и длилось. Чувствуя, что сейчас упадет, Ленора вцепилась в руку с ножом, и, когда очередная фрикция заставила ее упасть на живот, она смогла отвести нож в сторону.
— Почти, — засмеялся Кристофер над ее ухом. — Жаль, я не могу трахать тебя, наблюдая, как с каждым толчком из горла вытекает кровь. Мне нужно, чтобы ты была живой, когда я начну тебя вскрывать.
Он снова начал двигаться, лежа на ней, а Ленора не сводила взгляда с блестящего обтекаемого ножа, прижатого ладонью Кристофера к земле прямо перед ее лицом.
— Я сделаю… первый… надрез… на животе, — шептал Кристофер. — В…вертикальный, от самого низа до ключиц… Разделю тебя… на две половины.
Его темп изменился, замедлился, и Ленора задрожала, ощущая, что в этой позе, когда она была прижата к земле, ее внутренняя чувствительность будто удвоилась. Теперь Кристофер словно каждый раз проходился по какой-то чувствительной точке, и ей это не нравилось.
«Не надо, — мысленно упрашивала Ленора себя и все вокруг, — пожалуйста, не сейчас».
Нож был прямо перед ней, а ладонь Леноры обхватывала запястье Кристофера. На его бледной коже хорошо были видны лунки от ее коротких ногтей — Ленора впивалась в его руку, когда он толкался в нее чересчур сильно. Лучше бы это было больно.
Лучше бы этого не случалось никогда.
Шепча что-то бессмысленное, Кристофер снова стал двигаться чаще, выдавливая из Леноры тихие жалкие стоны. Его пальцы, прижимавшие рукоять, расслабились, и Ленора одним ударом выбила нож из его руки, чувствуя, как психопат изливается внутри нее, вздрагивая, и как ее собственные мышцы сжимаются вокруг него.
— С-сука! — выдавил Кристофер и потянулся за ножом, но Ленора вскинула голову, попав затылком ему в подбородок, и змеей скользнула вперед. Нож был ее единственной надеждой, и он будто сиял, притягивая взгляд. Ленора успела сомкнуть на рукояти пальцы, и Кристофер схватил ее за руку, потянув на себя.
Заорав от боли, Ленора попыталась вывернуться, лягаясь. Она сумела перевернуться на спину, но Кристофер придавил ее, пытаясь вырвать нож. Его лицо, бледное, перекошенное страшной улыбкой, с кровью, текущей из разбитой губы, нависло прямо над Ленорой.
— Ты принесешь мне великую силу, — прошептал он. — Все твои соки, до последней капли.