Затем Эмми возвращалась домой к мужу. Дан никогда не спрашивал ее о фамильном кладбище Сарматэ. И редко отвечал на ее собственные вопросы. Они жили в молчании, потому что слов и событий между ними было слишком много.
III
На остановке появилось пятое за месяц объявление о пропавшем без вести в лесу. Эмми изучала его, пританцовывала и прятала нос в пышный воротник пальто. Под конец ноября ветер в северном городке пробирал до костей.
На остановку подошли подростки, и она невольно обернулась, но тут же спрятала лицо, когда услышала, о чем они.
— Я говорю тебе, — настаивал один из них, — парни были там вчера вечером. После того, как Чудила ушла. Они видели.
— Они были бухие. Что они могли видеть?
— В этом доме что-то завелось.
— Что, призраки? — раздалось скептичное хмыканье.
— Посуди сам: там всегда творилась какая-то чертовщина. И в тот раз кто-то ранил Майкла. Ты же видел эти здоровые порезы… словно от когтей.
— Слушай, он и правда зацепился за что-то на том дурацком кладбище — и он был в хлам. У него богатая фантазия, понятно? «Горящие глаза», ага. Может, там еще лесные духи завелись?..
— Тогда попробуй объяснить эти исчезновения.
— Попробую: в город вернулся серийный убийца. Это то же самое, что семь лет назад. И у полиции нет никаких улик. Они только и могут, что вводить свои идиотские комендантские часы. Мои соседи удрали на этой неделе, и знаешь, я думаю, это единственный адекватный поступок из всех возможных. Уносить отсюда ноги. А выдумывать привидений и чудищ…
Подъехал автобус, и они замолчали. Эмми прошла за ними, все еще пряча нос в воротник, села к окну и отвернулась. У нее отчего-то ужасно колотилось сердце. Что, если они повстречались там с Лулу?..
IV
Эмми пришла к поместью вечером, после работы. Огляделась. Окна и двери по-прежнему были заколочены. Она проверила их все, путаясь в сухой траве и царапучих кустарниках по пояс, ступая на хрусткие ветки.
Она ежилась от порывов несильного, но ледяного ветра, и ей все казалось, что кто-то дышит ей в затылок, что кто-то смотрит на нее. Пристально и долго. И что взгляд этот… нечеловеческий. Она уставилась за одичавший сад, за обагренное солнцем серебро ивовых ветвей, и дальше, за фамильное кладбище, в лес, а лес, казалось, ответил ей тем же.
— Лулу?..
Только шепот последних листьев — и тишина. И в этой тишине — необъятной — она не слышала ни птичьего голоса, ни лая собак, ни шума городской дороги.
Она попятилась. Словно что-то увидела. Хотя там, в удлинявшихся и удлинявшихся, в чернеющих тенях она не разглядела ничего. Неизъяснимый, как извне, ужас охватил ее, не рожденный ни причиной, ни мыслью, и она сорвалась с места. Споткнулась, упала. Поднялась так скоро, как смогла, — и побежала снова.
И ни разу за то время, что она одолевала кварталы, она не обернулась. Что бы там ни было, что бы она ни увидела, даже если бы то оказалось только пустотой, она не обернулась.
V
Дан встретил ее в прихожей. Она не могла расстегнуть пуговицы — так тряслись ее руки. И не могла сказать ему ни слова. Ее губы размыкались в непроизнесенной просьбе. Ее огромные глаза были полны мольбы — и вдруг они застыли, закатились, захлопнулись, и она упала. Дан подхватил ее. И как подхватил, его словно насквозь прошибло белой вспышкой: она прошлась по венам и костям — и все вокруг померкло, и остался только этот свет, только мгновенье света, внутри него самого. Но мир стоял прежний — и бра горели своим тусклым огнем.
VI
Эмми очнулась в спальне. Дан сидел в ее ногах. Он сразу ожил, придвинулся к ней ближе и, мешкая пару секунд, решился… взять ее холодную руку. Холодную, как у мертвеца. Он выглядел безумным. Как выглядел, проснувшись от кошмара, как выглядел в те моменты, когда кошмар не прекращался с пробуждением — и он продолжал его видеть перед собой.
— Твое сердце встало.
Она переспросила — больше взглядом, чем губами.
— Когда ты пришла, там, на пороге… твое сердце встало.
Она приподнялась и обняла его. Вцепилась крепко, перепуганно.
— Там кто-то есть, в их доме… — прошептала Эмми. — Там кто-то есть…
И тогда Дан узнал, откуда метка. Он снял с себя руки Эмми и посмотрел на нее, как на предательницу. Она чуть не лишала его самого ценного — самой себя. Он поднялся с места.
— Оттуда ты втащила смерть в наш дом?! Я говорил: нельзя у дома погребать усопших.