Было холодно. Юл засунул руки в карманы, натянул шарф на подбородок и шёл, принюхиваясь к запахам, летящим навстречу вместе с ветром, и остановился только у обрыва над рекой.
Он стоял на краю. Осенний ветер пускал мелкую рябь по воде, облизывал бурые камни, торчащие из жёлтого берега, проникал в воронкообразную карстовую полость, пахнущую горечью. Изъеденный водой известняк напоминал сырную голову.
Чуть дальше, на склонах Каменной Кручи - на северных пореже, на южных погуще - рос белый вереск. В этом году он цвёл необычайно долго, до самого октября, призрачным сиянием создавая иллюзию свечения.
Всё это вызывало много толков.
Тропинка шла краю обрыва к верещатнику. Ветер шелестел травой. Юл постоял, прислушиваясь к зову дикого вереска.
Хорошо знакомое, но позабытое чувство тревоги толкнуло в грудь, наполнив нутро холодком и горькими воспоминаниями.
Его часто сюда приводила мать в раннем детстве, в те, почти забытые времена, которые вспоминались теперь сквозь такую же легчайшую дымку, какая висела сейчас на вересковьем. Укладывала его, совсем маленького, прямо в вересковое кружево и шептала, словно заговаривала:
- Смотри мне в глаза!
И он смотрел.
Мама умерла рано. Он дослуживал в армии последние месяцы, когда ему в часть позвонил отец и сообщил, что мать заболела странной болезнью. Полная потеря чувствительности. Сначала пальцы рук и ног, потом голени и руки до локтей.
Отец говорил страшные слова:
- Горе, горе неизлечимое. За грехи наказание...
Но навещать её в больнице не советовал: она, мол, переживает тяжелый период.
Юл из последних сил слушал, прижимая к уху горячую телефонную трубку. А через месяц отец позвонил снова и бесстрастным голосом велел приезжать.
На похоронах, украдкой косясь на потемневшего от горя отца, тётки шептались:
- Ишь, глазищами-то зыркает, проклятый! Жену в могилу свёл, теперь за сына возьмётся. Жалко парня.
Об отце в городе разное шептали: будто бы по доброй воле служит нечистому. Правда ли это, Юл никогда не задумывался. А вот напряжение между отцом и матерью чувствовал. Они никогда не ругались. Но в иные дни могли подолгу стоять напротив друг на друга. Молча. Жуткое зрелище.
После таких безмолвных поединков тёмные отцовские глаза ещё глубже западали в глазницы. А мама лежала, отвернувшись лицом к стене, одинокая и безнадежная, как дикий вереск.
Юл пугался, тряс её за плечо. Она поворачивалась, измождённая и бескровная, шептала:
- Ты, сынок, не бойся. Не страшно это, обойдётся...
Маму похоронили зимой. Юл всматривался в её бледное лицо на белоснежной атласной подушке и всё ждал, что она откроет глаза и скажет:
- Не страшно это... Обойдётся...
В начале мая, когда были соблюдены все горестные и печальные обряды, отец женился на другой. Молодожёны сразу же переехали в деревню к новоиспечённой жене.
Мачеху Юл категорически не принял. Анна была под стать отцу - высокая, холодная, молчаливая. Говорили, красивая. Но он не видел в ней красоты. Не хотел.
На прощанье, улыбаясь острозубой хищной улыбкой, она сказала ему:
- Навещать не приглашаю. Кровь позовёт, сам придёшь.
Юл остался в доме один. Надо было как-то устраиваться. Поступил в районный ОВД рядовым сотрудником.
Поначалу нелегко пришлось. Летом, когда полуденное солнце выжигало все краски до неправдоподобного света, в иные дни уходил в вересковье и подолгу лежал, раскинув руки и глядя в небо.
Пока не нашёл его в Таниных глазах.
И откуда она только взялась? Чудесная девушка! Походка лёгкая. Голос бархатный. Ровная в общении, и вся такая ясная. Настоящая русская натура. Сам себе завидовал.
Когда познакомились, она засмеялась:
- Кто ж тебя именем таким наградил, Юлий?
- Мама. Потому что родился в июле. Так и звала Июлькой. А Юл, это ребята придумали.
- Ох, Юл, Юл, имя-то у тебя солнечное, а сам какой, - смуглый, глаза как тучи грозовые и волосы тёмные.