«Милая барышня» молча его разглядывала.
– Мне в огород надо, – наконец сказала она. – Полоть картошку.
– Помочь?
– Сама справлюсь. Сиди пока. Жди.
«Странная она, но пусть – имеет на это право…»
Марья ушла. Иван посидел за столом, потом, желая сделать что-нибудь доброе в ответ на угощение, помыл миску в кадушке, стоявшей у стены на узком столике (почему-то он точно знал, что это заготовлена была вода для мытья посуды). «Деревенский я, что ли?..»
Тут открылась дверь – дед Афанасий принес стеклянный, современный, «мейд ин Чайна», чайник – в нем плескался нежно-желтого цвета напиток.
– Липовый цвет, – пояснил дед. – Тебе самое то – для живота полезно. Болен ты, лечись… а то в свои молоды года – старая развалина.
– Замечательные вы люди… Жаль, я вам даже денег не могу в благодарность оставить.
– И добро, – взяв с полки чашку и поставив ее на стол, налил в нее чая дед. – Денег мы сторонимся – их бесы выдумали, дабы жадность в нас растить. Благ токо обмен.
– И что на что меняете? – вновь сел за стол Иван.
– По-разному и редко, – устроился напротив него дед. – Но, бывает, чёт надобно… Стекол, самоваров и других железов… Вот глянь, что принес показать.
И он выудил из кармана своего черного платья раритет – серебряные карманные часы – те, что на цепочке в фильмах носят. Когда же Иван глянул на циферблат, то едва не подавился липовым чаем, узрев фашистского орла и свастику. Был там и год проставлен. Слева, под крыльями орла, «19», справа – «38».
– Ого! – не сдержался он. – А у вас тут, поди, в Писькино, и впрямь музей.
– Музей не музей, а ентой дряни у нас хватает. Коль по нраву – дарю.
– Нееет, – защелкнул крышку часов Иван. – Большое спасибо, от всей души благодарю, но нет. Не по нраву… И не немец я, сколько говорить? Русский я! Свой!
– Не звезди. Нет на Руси пальм! Раз не немец, то права Марья – тальянец ты.
– Ладно, пусть итальянец, но всё равно я русский. А откуда вы о них и о пальмах, вообще, знаете?
– Нууу… У ее, у Марьи, – зашептал он, – где-т припрятано зеркальце хитрое – чё у его не спросишь, всё тебе покажет.
– Прям как из сказки, – усмехнулся Иван. – Круто – телека не надо!
– А енто чё такое? Телек?
– Коробочка такая… с живыми картинками… Только она показывает то, что сама хочет… Если без видика…
– Тады, выходит, у Марьи телек с видиком, – задумчиво проговорил дед.
«Планшет или смартфон у нее!»
– А глянуть можно?
– Нет. Енто тебе не шуточки! Енто вещь нечистая! Раз глянешь, второй… а потом уж не оторваться от телека с видиком. Весь розум из тебя высосет. На том и работает, паразит.
Иван широко улыбался.
– А ты не смейся, плачидо, – нахмурился дед. – Лучшая скажи-ка, чё делать дале будёшь? Куды шел? Куды те надобно?
– …Если бы я знал. Не помню ничего о доме, о семье… Даже как здесь очутился, не понимаю.
– Как-как… Раз взаправду ничего не помнишь – то енто черти тебя сюды приволокли.
– Черти? – опять заулыбался Иван.
– Черти-черти. Ты, Ваня, свою жизнь им продал! – ошарашил Ивана дед. – И купил чужую. Нууу… тады, путей тебе назад, из нашего Писькино, нет…
– Да ну… ладно вам. Что за бредни, уж извините?!
– Темный ты человек, но, считай, на диво счастливый, раз к нам угодил, а не куды-то еще. Видать, не твоя паршивая жизнишка им нужна была, а жизнь того, праведника иль страдальца, какому они твою жизнь продали. Хотя, им любой сгодится…