Ему нравилось имя города – Лагаш – в нем был плеск волн у причальных столбов на реке и шелест ветра в прибрежных тростниках.
Сейчас, как всегда ночью, город тихо шелестел свое имя. В домах вокруг, за каждой стеной, скрывались люди. Движение их жизней, тепло крови было повсюду: нахлынуло приливом, стало невыносимым, – и Лабарту поспешил домой, туда, где прежде жили Шебу и Тирид.
Дом быстро позабыл их тепло и голоса. Летняя жара и прохладный ветер зимы развеяли запахи. Дольше всех держался аромат душистого масла, которое любила Тирид, но и он был сейчас едва ощутим.
Все еще ступая бесшумно, Лабарту пересек двор, вошел в темный дом. Сбросил одежду, влажную от речной воды, опустился на овечьи шкуры, служившие ему постелью. Нигде в городе не было такой тишины, как в этом жилище на заброшенной улице, – но и здесь слышался шелест, распадался на голоса сверчков и дыхание ветра. И самым громким звуком в этой тишине было биение собственного сердца, движение крови в жилах.
В такие ночи трудно не думать о том, как одиноко теперь в этом доме.
С тех пор, как Шебу и Тирид ушли, Лабарту чаще стал говорить с людьми. Но то, как они кланялись в страхе, покорность в их сбивчивых и торопливых словах, – все заставляло оборвать речь, не задавать вопросов.
Тот, кто в таком ужасе смотрит на меня, не сможет понять, а, значит, не сможет и ответить.
Но были и те, кто не боялись. Были жрецы, чья жизнь словно бы проходила в невидимом Лабарту мире, и был Уруту.
Лабарту встретил его, когда разлив реки был особенно бурным, и люди горевали об унесенных лодках и разрушенных домах. Это был четырнадцатый разлив рек для Лабарту.
Он был невысок — многие дети Лагаша превосходили его ростом и были шире в плечах. Но не сильнее, нет. Горожане уступали ему дорогу, знали — вот идет демон, дитя демонов, неопаляемый солнцем, пьющий кровь. Люди отворачивались, делали охранительные знаки, страшились наступить на его тень.
Но однажды, когда Лабарту бродил по берегу канала и читал следы, как велел Шебу, подошли двое и остановились, словно ждали, заметит ли он их. Один — юноша, лишь этой весной облачившийся в одежду взрослого воина. Лук за плечами, короткая перепоясанная рубаха, нож. А рядом с ним мальчик, бледный от страха, обеими руками вцепившийся в колчан со стрелами.
Лабарту не был голоден.
Старшим был Уруту, и он сказал тогда:
— Я не боюсь тебя. Я знаю свою судьбу. Гадание гласит – умру на войне, от вражеской стрелы.