- Спасибо, - поблагодарил он, и я поняла: он знает, что я польстила, но ему нужна была эта лесть.
- Ты одиночка, - словно впервые дошло до меня истинное значение этого слова. – Тебе одиноко, правда?
- Я сам выбрал этот путь, - после непродолжительного молчания сказал медленно Мурза.
Одиночка. Это значит – оторванный давно от людей и от себе подобных, изолирован от смертных из-за своей природы, от веров – из-за какого-то там пути, от вампов – ненавистью. В моем захмелевшем мозгу возникла строчка незнамо чьей песни: «Ты не понял, если ты свободен – значит, ты не нужен никому». Меня охватила жалость к этому зверю. Зачем? Зачем он стал охотником?
Я осторожно подползла поближе к нему на коленках, как приближаешься к зверю, боясь его спугнуть. Мурза косился на меня. Я также медленно и осторожно опустила голову на его плечо и аккуратно обхватила широкие плечи вервольфа руками.
- За что это? – спросил он.
- Просто так.
Он посидел, подумал-подумал – и рукой прижал мой локоть к своей груди. Так мы просидели какое-то время.
- Зачем ты ищешь мастера киевских вампиров? – тихо спросила я.
Мурза напрягся, я почувствовала это. На всякий случай крепче обняла его.
- Откуда ты…
- Депрерадович сказал, - я опустила тот факт, что на самом деле мне объект его охоты сказал.
- А. Зачем?.. Зачем? Да вот… Жизнь у меня такая, - покаялся он.
Я ничего не поняла.
- Он твой враг потому что вампир или потому что мастер?
- Ни то, ни это.
- Почему ты одиночка?
- Из-за него.
- То есть?
Мурза смолчал. Наконец, он нехотя сказал:
- Я и стал-то охотником только из-за… из-за… То есть, не совсем… Короче, все он… Ингемар. Двадцать лет. Уже двадцать лет я жду момента, когда снесу его е…ную голову с плеч.
Боже… Столько ненависти в его голосе…
- Из-за этого… мастера, - он заскрипел зубами. Я отпрянула от него. – Прости.
И Мурза, отшвырнув опустевшую банку, подянлся и скрылся в здании, что было за нашими спинами.
Я просидела минут пять, потом достала сигареты из сумочки. Пришел вервольф. Он тоже курил. В руке у него была гитара.
- Ого, - изумилась я. – Эт-то что?..
- Ты меня извини. Не хотел пугать. Я не хочу… да и не могу говорить об этом. Хочешь, спою тебе?
- Конечно, - я вложила в свое «конечно» как можно больше тепла и как можно меньше изумления.
Трогательный он… до боли.
И Мурза, усевшись рядом, метко запулил окурок в костер. Потом взял несколько аккордов. Мне почему-то подумалось, что он учился играть в армии или где-то еще, где просто надо было чем-то себя занять. Война. Тюрьма?.. Кто знает.
Пел «особенный» волк хорошо. Бархатистый голос его с легкой хрипотцой был до странного тоскливым и обреченным. Мурза пел о волке – вот сюрприз… Что-то о том, что он любил как мог, жил как мог, но вот на полпути выстрел все решил. И еще что-то было о «ней», которую слиток свинца догнал. И под звук этого выстрела волк вспомнил, как… И дальше шло совсем уж трогательное что-то и полное боли. Я запомнила припев наизусть, так крепко он врезался в мою душу:
Звездами с неба, лапами елей логово для нее устлал,
Мягкою тенью, полной луною, зыбким оскалом скал ласкал.
Скалился врагам, клыки показывал волкам другим,
Чтобы она могла спокойно спать.
Темною холодной зимней ночью отдавал свое тепло
И не давал ей замерзать…
И, кажется, то, что Мурза не мог сказать словами, он сказал мне этой песней. Тоска, которой полон был его голос, рассказала мне о той, ради которой он готов был разорвать любого, которой отдавал себя без остатка, которую любил так, как может любить только волк. От боли Мурзы даже мне стало больно. Двадцать лет он охотится на Ингемара. Неужели он отнял у Мурзы ту, которую он любил? Убил ее. Но как? Почему? Увы, мне не хватило сил спросить у волка об этом.
Тем вечером и той ночью Мурза еще о многом пел мне, но та песня засела накрепко в моей голове. Мы выпили все наши запасы, потом перешли на НЗ Мурзы – коньячок и вяленое мясо. Мы болтали – но все больше говорила я. Боже, какое это счастье – когда тебя слушают!.. Ни одного вампира не интересовала я и мое прошлое, все только о себе говорили и своих сложных судьбах. А Мурза слушал, слушал и понимал – ну, а если не понимал, то очень хорошо притворялся. Боже! Благослови его за это, думала я.