— Не надо, — с надеждой прошептала она, тоскливо глядя на Кошатницу.
Кошатница устало прикрыла глаза, а когда открыла их, Кошка не узнала ее — лицо разгладилось и приобрело расслабленное выражение не обремененной никакими проблемами молодой девушки. Оно стало возвышенно-одухотворенным, будто перед Кошкой появился из небытия совершенно другой человек.
— Прости, Коша, — улыбнулась эта новая Кошатница, и у Кошки упало сердце, настолько очаровательной она стала. Такой бы она была, если бы не чертов полиомиелит? — Но это мое окончательное решение. Ты же сама говорила о свободе выбора. Это — мой. И если бы не ты, я бы его все равно не осталась. Но сделала бы это гораздо более странным и страшным способом.
Кошка закусила губу и шагнула ближе. Пару секунд посмотрела на кружку, где уже выпал осадок. Потом на озаренную надеждой Кошатницу.
— Я не могу, — затравленно выдавила Кошка.
— Знаю, — кивнула Кошатница. — Поставь на тумбочку.
Кошка не слушающимися руками выполнила последнюю просьбу, стараясь не смотреть на Кошатницу. Прощальная истерика — не то, что той сейчас нужно.
— Принеси соломинку, — это уже мохнатому коту.
— Я… — начала было Кошка, но горький комок напрочь сжал горло, помешав продолжить. Всхлипнув, она развернулась и поспешила к выходу. Огромная часть ее души рвалась перевернуть тумбочку вместе с несчастной кружкой, но острый взгляд в спину настрого запрещал это делать.
— Кошка, — уже на пороге окликнула Кошатница, и голос ее дрогнул. — А ведь я права была: и путешествие у тебя было, и «дурак»…
Кошка хмыкнула прямо сквозь слезы:
— Не ту девушку прозвали Ведьмой.
На душе стало еще поганее от некстати зародившейся надежды.
— А Кошкой именно ту, — окончание фразы утонуло во всхлипе, и Кошка чуть ли не бегом бросилась прочь.
Она не могла больше оставаться в Доме и, не разбирая дороги, вылетела во двор. Старый охранник, как на зло, был на месте, но Кошку это не остановило. Она юркнула на задний двор, к зарослям за собачьей будкой. Рыжая в детстве показала ей этот лаз, и сейчас Кошка была благодарна ей как никогда.
Густые заросли сильно расцарапали бока, но Кошка не чувствовала боли. Ее окружили собаки, ожидающие вечерней кормежки, но тщательно обнюхав, потеряли к ей всякий интерес — от нее пахло горем и смертью, а никак не мягким хлебом. Кошка побрела прочь, не разбирая дороги от слез.
***
С каждым днем все сложнее стало отрывать себя от кровати. У Кошки постоянно болела голова, потому что она не спала ночами, слушая ускоренный стук собственного сердца и крутя в голове одни и те же невеселые мысли. Вид опустевшей кровати то и дело всплывал перед глазами, заставляя легкие пропускать пару-тройку вдохов. Правильно ли она поступила? С каждым днем Кошка все сильнее убеждалась, что нет.
Мышление стало тягучим и вечно сонным. Кошка лишилась всех опор, держащих ее на плаву. Друга, возлюбленного, Изнанки… От ужаса, что еще что-то потеряет, все время хотелось сжиматься в комок. Девушки это чувствовали и снова сбились под эгидой вроде-как-беременной Габи. Стычки с юношами до первой крови стали обычным делом. Кошке кое-как удалось добиться только того, что эти стычки происходили вне ее присутствия.
— Ты совсем их не держишь, — Рыжий выводил на гипсе устрашающе черный узор, отражающийся в зеленых стеклах.
— Я их пять лет держала, как стадо на выпасе, — парировала Кошка. — Сами отменили Закон — сами виноваты.
— Меня убивали трое, — Рыжий вывел особо острую линию около самых пальцев. — И я уже в строю. А ты побарахталась немного, как та лягушка в молоке, и лапки сложила. Идешь ко дну, Коша.
— Был бы ты в строю, никто бы тебя не убивал, — огрызнулась Кошка, хотя и, нехотя, понимала справедливость его слов.
— Это несерьезно, — Рыжий не обратил внимания на резкий тон. — Ты целенаправленно ныряешь на дно. Но раны заживут, а самоуважение — нет.