А у него самого есть внутри штрих коды?
Он прижимается ртом к чужому рту — это он тоже знает — сминает губы, цепляет чужой нос своим. Кислый запах из его собственного рта ударяет ему в нос. Губы покалывает, под кожей вдруг оказывается пластик — прохладный и гладкий.
От неожиданности он разжимает руки. Его хватают за горло и поднимают выше — он чувствует под ногами безжалостную, чёрную пустоту.
Больше ничего нет. Он в открытом космосе, звезды — нарисованные. Между звезд — надпись: «папа, мама, я» — кривым неумелым почерком. У нарисованных звезд нарисованный свет.
Он делает глубокий вдох и прекращает дышать.
***
Он парил.
Звон – вот что он услышал первым. Надсадный, монотонный. И глухое бормотание, которое еле-еле складывалось в слова:
— …моему, он очнулся. Это не паника! Никто не паникует! Ладно. Ладно. Сколько? Ладно. Конец связи.
— Тебя вырвало, — сказал Гэвин громче.
— Ммггр, — ответил Хэнк.
Разлепить веки было так же тяжело, как снова привыкать к гравитации на Земле. Привычка просто отпускать вещи и позволять им парить вокруг тебя, за короткие отпуска стоила ему, наверное, десятка чашек. В конце концов, он сдался и купил металлическую. Хипстерскую. Хипстеры кончились два десятилетия назад, да и ладно.
По крайней мере, вытирая разлитый кофе с пола, ему больше не приходилось выбирать из него осколки.
Сейчас он был не на Земле.
Он же был не на Земле?
— Знаешь, что делает рвота при низкой гравитации?
Хэнк повернулся на бок. Голова сжималась вовнутрь. Гэвин парил напротив его койки, спиной опираясь о стену, еще более заросший, чем обычно.
Интересно, сколько Хэнк спал? И что было во сне, а что — нет. Сейчас трудно было различить. Ему нужно пару минут, чтобы устаканить. Он на станции. Не на Земле.
— Нам пришлось её собирать, вот этими руками.
— Где…
Он хотел спросить, где Коул, но память возвращалась быстро. Он уже прекрасно знал, где Коул, ещё не успевая закончить предложение. Он там же, где и был последние три года.
Пересохшее горло и язык, которым до этого как будто старательно натирали наждачку, не помогало. Во рту было кисло. Рот. Дурацкое лицо. Так.
Он проговорил еле-еле, сражаясь с заплетающимся языком:
— Меня как будто чем-то накачали.
— «Безопасные для человека излучения», они такие, — сказал Гэвин с такой интонацией, что Хэнк против воли фыркнул.
— Что было?
— Ты взбесился, прямо посреди всей этой хуйни, с торчащими из стен, ну знаешь, такими, штуками.
Хэнк кивнул.
«Взбесился». Ему не нравилось это слово, от этого слова несло отцом.
— Пластиковый парень по связи пересказал в двух словах, что происходит, сказал, чтоб мы не спускались, потому что — ну очевидно почему, да? Нас бы, скорее всего, тоже зацепило — потому что безопасное для людей излучение, как оказалось, соседствовали с небезопасным для людей излучением. Ну и ты… — Гэвин замялся, — говорил вещи, в микрофон. Так что было понятно, что он не врёт и все плохо, по крайней мере, про то, что ты взбесился.
Опять «взбесился». Интересно, Коннор тоже именно так сказал?
— Ну и он тебя вытащил. Ты, короче, отбивался, но он дотолкал тебя к секторам во втором блоке, там ты уже перестал отвечать — и он сказал, что ты вырубился.
Хэнк посмотрел на себя сверху вниз — руки были на месте. Ну, что же, с этим Коннор явно справился лучше него.
Хэнк прочистил горло.
— А ебаная проводка?
— Он сам починил.
Одной рукой, значит, справился, робот-неудачник, который не умеет распознавать излучения.
— И мы не развалились?
Гэвин пожал плечами, и у Хэнка к горлу опять подкатила тошнота.
— Пока нет. — Гэвин замолчал. — Мы полетим через два часа. Тина улаживает дела с Землёй. Я сказал ей, что ты…
Он махнул рукой, Хэнка снова замутило.
Не надо так делать.
-… в сознании.