========== Как Часовой и Хронист бились с демоном и спасали ангела ==========
— Ангелы по сути своей скучны, — сказал Часовой.
— То есть? — изумился Хронист, оторвавшись от своего занятия, а именно — от покусывания кончика пера.
— То и есть. Добрые по природе персонажи обычно пусты, как твой котелок, — ответил Часовой и вгляделся сквозь узкое окошко, около которого он стоял, на улицы просыпающегося города.
— По-твоему, демоны интереснее ангелов?
— По-моему, за демонами всегда стоит какая-нибудь история, а ангелы, с какой стороны ни посмотри, просто фон для главного героя.
— А разве за ангелами не может стоять истории? — Хронист нахмурился, разглядывая прямую спину Часового, который предпочитал отворачиваться при разговоре.
Ужасная привычка, сказать честно.
— Ангелы, друг мой, — не замедлил ответить Часовой, — обычно не удостаиваются предыстории, если они не главный персонаж, конечно. Автор оставляет за собой право объяснять их доброту просто фактом их рождения. Да и кого волнует, почему ангел добр? Всех больше беспокоит, почему демон зол.
— А если я скажу, что меня волнует, почему ангел добр? — попытался выкрутиться Хронист. Он вообще любил пытаться отделить себя ото «всех», что, впрочем, всегда оставляло его в дураках.
Часовой бархатно рассмеялся.
— О, мой милый Хронист, тебя волнует доброта ангела, потому что я сказал о ней. Навряд ли до этого в твою ясную голову приходил этот вопрос.
У Хрониста зачесался его крючковатый нос, и он тут же его почесал, обнаружив, что на него села божья коровка.
— Ладно, я, кажется, понимаю, о чем ты, — вздохнул Хронист, аккуратно опуская насекомое на открытую страницу летописи, которую он составлял последний месяц. — Ты говоришь о новой поэме Поэта, которую он так радостно выпустил в свет в прошлом году.
— Вообще-то нет, но теперь я думаю, что и Поэт страдает от этой проблемы, — задумался Часовой и помахал рукой человеку внизу, заметившему его в маленьком окошке их маленькой с Хронистом башни.
— Его «ангелы» не развиваются, да? — Хронист решил не терять времени и окунул перо в чернильницу, продолжив аккуратным почерком переписывать черновики летописи. Божья коровка давно улетела восвояси.
— Да, так и есть. Вот, например, возлюбленная главного героя. Пусть за ней и есть трагичная история, я не чувствую к ней никакого сочувствия, потому что в ней нет внутреннего… хм… надрыва?
— Ты забыл слово, — победно кивнул Хронист, помахав пером.
— Нет, я не забыл.
— Нет, забыл.
Часовой раздраженно выдохнул. Их соперничество с Хронистом продолжается уже не первый век и состоит в том, чтобы посильнее задеть другого за любую оплошность. За столь долгие годы волей-неволей оба стали плошать все чаще и чаще.
— Ничего страшного, просто признай свою ошибку и продолжай говорить дальше, — хихикнул Хронист и тут же ойкнул, потому как передержал перо на странице, и чернильное пятно растеклось по всей букве.
— Я уже не хочу говорить об этом, — напыжился Часовой. Люди на одной из улиц города, которую было видно из башни на холме, начинали собирать баррикады из стульев и столов. — У нас тут за окном очередная революция, между прочим.
— У нас каждый день революции, я уже даже имена повстанцев не записываю, — пробурчал Хронист. — Пишу просто «Революционер номер один», «Революционер номер два»…
— И зря, — цокнул языком Часовой. — Философ вроде бы неплохой парень.
— А теперь он Революционер. Номер пятнадцать, — отрезал Хронист и поставил жирную точку в предложении.
— Не кипятись. Я знаю, что тебе больше нравится писать о том, сколько у Короля было жен и полюбовниц, чем о народных бунтах.
— О, вот только не говори, что при этом ты не знаешь, почему я не люблю о них писать.
— Я был бы не против, если бы ты еще раз объяснил мне, — усмехнулся Часовой и утонченным движением стряхнул со своего идеально выглаженного мундира невидимую пылинку.
— Да потому что мне приходится писать одно и то же! Они делают одно и то же. Мне приходится освещать это в одном и том же свете, потому что я завишу от политики государства. И в итоге у меня три тома «революционных заметок», как я их называю, где написано одно и то же, но с разными именами и датами. Серьезно, нужно будет обратиться к Ученому, чтобы он превратил их в учебники для революционеров.
— Бедный Хронист, но почему же тебе так нравится писать про жен Короля, что аж на каждой его свадьбе ты веселишься похлеще Шута?
Хронист насупился и зло уставился на спину Часового. Видимо, почувствовав на себе этот прожигающий взгляд, тот повернулся к Хронисту боком и скривил свои тонкие губы в насмешке.
Хронист тут же выпрямился и попытался выглядеть беспристрастным.
— Ты прекрасно знаешь, почему, — с напускным высокомерием ответил он. — Потому что я, описывая жен Короля, наконец-то могу проявить свой писательский талант. Не каждый летописец может описать женщину настолько прекрасной, что она предстает перед глазами читателя как живая!
— Только не говори мне, что ты намерен податься в поэты! — притворно изумился Часовой.
— Нет, почему ты так решил? Мне нравится работать хронистом, — честно ответил ему Хронист.
На самом деле, если уж быть откровенными, то Хронист и Часовой не всегда были таковыми. Раньше Хронист был Монахом, а Часовой — Тюремщиком. Но любой, кто знал бы их в бытность их прошлой жизни, сказал бы, что они не слишком-то и изменились. К сожалению, людей, знавших их тогда, уже давно не осталось, так что можно отметить, что Хронист определенно сохранил свой аскетизм, а Часовой недалеко отошел от работы тюремщиком. Официально он патрулировал район башни летописцев, а на деле следил за Хронистом.
— И это хорошо, друг мой. Работа поэта не так важна, как то, что делаешь ты, — наконец-то тепло улыбнулся Часовой. Хронист недоверчиво сузил глаза, не веря в неожиданную доброту Часового, но спустя мгновение смутился и опять ткнулся своим крючковатым носом в такие же крючковатые буквы хроники.
— О, она определенно важнее твоей работы, Часовой, — несмотря на смущение, воспользовался случаем поддеть друга Хронист. Довольный своими словами, он замурлыкал себе под нос.
Часовой с трудом удержался от того, чтобы не взвыть.
Конечно же, он знал, что его работа не так важна в масштабах вечности. Но в масштабах отдельно взятого дня, когда башня Хрониста может загореться, пострадать во время восстания, подвергнуться нападению ассасинов и, наконец, быть взломанной ворами, работа Часового определенно была важной.
А еще, ко всему перечисленному, сам Хронист мог в порыве творческого отчаяния сжечь все летописи, что уже случалось целых два раза. После каждого раза Хронист, естественно не добровольно, отправлялся в монахи, а Часового опять переводили на службу в тюрьму.
А быть Тюремщиком ему не нравилось гораздо больше, чем быть Часовым.
С улицы тем временем раздались первые залпы мушкетов, и поднялся возбужденный гвалт из голосов, выстрелов и ударов.
— Ты знаешь, я проигрался в карты Чернокнижнику, — сказал после долгого обиженного молчания Часовой.
— Ты дурак, он ведь колдует, — тут же сообщил свое мнение Хронист.
— Я надеялся на свой ум.
— Ты всегда на него слишком надеешься.
— Мне говорили, что Часовые устойчивы к магии.
Совсем рядом с нижним окном башни о стену разбилась бутылка. Хронист поморщился от звука битого стекла и попросил затворить окно. Часовой закрыл маленькие створки, украшенные витражом, и вздохнул. Теперь ему не посмотреть на улицу и придется смотреть на Хрониста, который, как только шум с улицы заглушился, со знанием дела сказал:
— Это я тебе говорил, и я тебя надул.
Услышав эти слова, Часовой решил повременить с оборачиванием к летописцу и упрямо уставился на разноцветные стекла в окне.
— Грош тебе цена как другу тогда, — пробурчал он.
— Напомни, кто в прошлом году сказал Королю, что я трачу бумагу на самокрутки? — нашелся Хронист. — Его Величество теперь выделяет мне так мало листов, что мне приходится страшно мельчить. Не думаю, что это оценят наши потомки.