<p>
— Блядь, — и Харви, которая идет рядом, вздрагивает от такой неожиданности, и поднимает голову. — Ты можешь уже хоть ненадолго заткнуться наконец. Я не хочу ничего отменять, я просто хочу понять, что за всем этим стоит, потому что неясно, откуда это берется, и оно просто висит над головой, как НЛО, до которого не допрыгнешь, и хер пойми, что с этим делать, и деваться из-под него некуда.</p>
<p>
— Ты это мне? — с удивлением спрашивает Харви. — Я же молчу, — глядит на него растерянно и слегка озабоченно, и в следующую секунду Иден и сам делается растерян и слегка озабочен, так что даже останавливается, озирается по сторонам — только чтобы обнаружить, что нужный поворот они уже давно прошли, и теперь придется возвращаться, и какое-то время изучает ее молча с каким-то мучительным выражением на лице, а потом круто разворачивается и шагает в противоположном направлении.</p>
<p>
— Ну, — только и говорит он, недоумевая, что ей ответить, если и сам не поймешь, к кому обращался. Харви какое-то время стоит, глядя ему вслед, и хмурится, но потом все-таки ступает следом и хрустит по гравийной дороге, ускоряя шаг, чтобы его догнать.</p>
<p>
— Иден, ты когда спал в последний раз? — говорит она, и не дождавшись ответа, продолжает. — Ты себя нормально чувствуешь вообще?</p>
<p>
и Иден, отчаянно стараясь не погрузиться в прежние раздумья, чтобы не заблудиться в очередных трех соснах, так как по окружающим домам понимает, что цель находится где-то совсем рядом, уже даже открывает рот, чтобы ответить — да черт знает, — однако здесь его озаряет с моментальной ясностью, словно где-то включили лампочку, что нет ничего невозможного в том, что голос, только что так мешавший думать, принадлежал Тамаре, и это, конечно, значит, что беседовать при собственном отсутствии она может с кем угодно, а не только с ним, вот, с Харви, например, тоже может, а еще это значит, что нет ничего, о чем можно было бы подумать так, чтобы Тамара не прознала, и это просто невыносимо, также как и то, что ничем подобного предположения не докажешь и не опровергнешь, ей ведь ничего не стоит, ведьме проклятой. это значит, что когда ты катался в зарослях бурьяна там, под насыпью, и рыдал, она все видела. когда ты тешился, воображая множество вариантов неигрового убийства и самоубийства, и как бы она страшно расстроилась, узнав, что ты не выжил, она все видела. когда ты выбрасывал из комнаты свою мать, увещевавшую, что ты связался с ведьмой, она и это видела. когда ты сидел, уставясь в окно на уроке математики, и представлял, как здорово было бы приехать за ней на мотоцикле и повезти ее кататься и вести себя при этом столь уверенно и остроумно, чтоб она уж точно не смогла устоять, она тоже все видела. когда ты самозабвенно дрочил в душе, представляя, как ебешь ее на бетонном полу в какой-то заброшке и в то же время в собственной кровати, и как она стонет и подмахивает и просит еще — она и тогда все видела. и весь этот бесконечный разврат, все эти разнузданные драки, все эти честолюбивые войнушки. это значит, что она видит все и всегда, вот этот вот раздрай непосредственно здесь и сейчас тоже видит, что она присутствует в тебе постоянно, как зараза, как ВИЧ, что необязательно в человека что-то вставлять, чтобы его изнасиловать, и что это осознание все меняет и лишает смысла в достаточной степени, чтобы избавить от нужды делать вообще что-либо, даже дышать, Иден кладет руку на невысокую ограду с облупившейся зеленой краской и совершенно машинально сообщает:</p>
<p>
— Мы пришли, — лихорадочно соображая, каким способом можно потерять сознание, кроме как набухавшись, потому что бухать противно и можно впасть в буйство, так что даже не сразу слышит ответ, и Харви приходится повторить:</p>
<p>
— Чей это дом?</p>
<p>