— Хм… — пфыкнула Надя, вставая из-за стола, — наркоман, — презрительно обронила она.
Голова работала, отчаянно копоша воспоминания. Я бросился в коридор, схватил куртку, обыскивая карманы. Изъял прямоугольную картонку: гладкую, глянцевую, на пурпурном фоне изображён силуэт чёрной рыбины, на обороте надпись «Бар Святой Камбалы» и адрес мелким шрифтом.
Когда я вышел на улицу, светило яркое солнце, совсем по-зимнему. Оно не грело, несмотря на середину марта. Дети резвились, громко галдя высокими голосами за оградой детского сада. Я щурился от слепящей белизны снега и лезущих в глаза лучей. Потом завернул во двор, в спасительную привычную тень. Навстречу мне по едва расчищенному асфальту молодая низкорослая мать с раскосыми глазами везла в прогулочной коляске ребёнка. Я невольно разглядывал его, приближаясь. Он жадно что-то жевал. Руки его были пухлые и заляпанные пищей. Рот в крошках. Не самый опрятный ребёнок. Он постоянно крутился, протягивая руки к матери и требуя. Она послушно доставала что-то из пакетика. Я даже разглядел замызганную коляску, думая про себя о том, что вот так и растёт поколение, жрущее везде: в общественном транспорте, распространяя запах сервелата, в кинотеатрах, хрустя поп-корном, как собачьим кормом, в вагоне метро, удобряя тёплый душный воздух ароматизированными чипсами с луком и чесноком. Мысли мои прервались, когда узкоглазый малец неожиданным басом проговорил:
— А тебе не всё ли равно, дохляк?
Эфир закрутился, меняя привычный мир. Теперь я заметил, что это не просто азиатский ребёнок. Я разглядел хищный ряд мелких зубов и маслянистую кожу нездорового цвета. Я остановился в метре, изучая его.
Он рассмеялся и продолжил:
— Ждёшь весну? Как все ждёшь, знаю. А что если она не придёт? — ехидно спросил он, так невзначай открыв рот, словно между делом. Неимоверно длинный лягушачий язык выстрелил, схватив ленивого нахохлившегося голубя, и отправил в рот, утыканный игольчатыми зубами.
Он тщательно прожевал, заглотив голубя целиком.
— Не будет весны! — рассмеялся он, сотрясая округлившимся пузом под детской одеждой, и отрыгнул утрамбованный брикет из голубиных остатков с перьями. — Будет вечная зима. Вечная масленица. Я люблю масленицу. — Он плотоядно облизнулся. — Очень забавно получится — вечные проводы никак не уходящей зимы.
Пока эмбрион-переросток солировал, мать фоновой куклой стояла позади коляски. Уродец вмиг увеличился в объёмах, при этом радостно засучив руками и ногами, резко выпрыгнул из коляски и понёсся к детской площадке, где среди зелёного пуха, гуляла чья-то глупая растерянная собака, заблудившаяся в измерениях. Малец подскочил к ней, разинув рот, который оказался гораздо более вместительным, чем я мог себе представить. Он подцепил собаку, как ковшом. Бобик только взвизгнул и пропал в его утробе. Тут же с уродцем стали происходить новые метаморфозы. Тело его увеличивалось в геометрической прогрессии. Детская одежда лопнула, обвиснув лохмотьями. Сейчас он стал чуть больше меня, этот недоделанный злобный хотей, мистер Женьшень с обвислой грудью и жировыми отложениями.
Я начинал осознавать, что дело приобретает опасный оборот. Слова его — не просто пустая угроза. Только вот идей, что делать с ним не появилось ни одной. Я безропотно стоял, наблюдая за его радостными кульбитами. И вот отрыгнутая шкура собаки вывалилась на землю.
— Говорят, Спаситель пришёл! — рассмеялся он, утерев тыльной стороной пухлой сальной руки искривлённый рот. — Думаешь, ты Мессия? Знаешь, сколько тут таких было? — он поковырял пальцем в зубах, намекая на съеденных неудачников. — По мне, ты лишь очередной, увлёкшийся допингами щенок! Ступай в свою зиму! Слабакам здесь не место.