Я, не выдержав, выползла из палатки и подставила лицо прохладному ветру. Тогда впервые ночью увидела яркие Массер и Секунду. Задохнуться можно от восторга. Полоса розово-фиолетового каскада звезд пересекала небеса драгоценной короной, а на переднем фоне по-дневному ярко светили луны. Я однажды была в планетарии, но там небо не казалось столь фантастическим.
Лишь когда в лицо подул ветер, я поняла, что по щекам катятся слезы. Я художник, а значит, эстет. В каком-то смысле, красота - утешение, необходимая отдушина и лекарство, и я получила его полугодичный запас сразу. Ненависть, усталость и прочая ненужная чепуха моментально выветрилась из души. Опьяневшая, ошарашенная от увиденного, я заползла в палатку, но оставила наружу лицо, чтобы время от времени смотреть на небо. Сама не заметив, как, я крепко уснула под мирную колыбельную горного ветра.
В Бруме уже выпал снег. Теперь не было и речи о том, чтобы ночевать на улице. свежестью веяло поистине альпийской. Странно, но город, импонирующий в игре, здесь мне категорически не понравился. Бедный, словно наполовину ушедший под землю, промерзший, с узкими улочками, в которых завывает неприятный и непредсказуемый ветер, он представлял собой просто слишком разросшуюся деревню. Даже дворец графини нельзя назвать ни строгим, ни величественным. Грубый его, каменный каркас из кое-как обтесанных булыжников высился на холме неуклюжим гробом. Церковь имелась, но скромная, с единственной колокольней - пока что по неизвестным причинам закрытой.
Доехать до Брумы было испытанием. Шесть часов езды в гору прошли для меня мучительно. Я куталась в шкуру, но она почти не спасала от холода. Сам Элион тоже замерзал, но он оказался куда более привыкшим к такому климату, чем я.
- Это не разумно. Я смогу согреть тебя, если ты не перестанешь упрямиться, - твердил эльф, по горло закутанный в плотный, но столь же тонкий, как медвежья шкура, плащ.
- Потерплю, - стуча зубами, ответствовала я.
Он заботился, разумеется, о себе.
- Ты не способна забыть об эмоциях даже, если они ведут к гибели?
- Я девушка, мне положено, - огрызнулась я.
- Уму непостижимо…
“Эта ненависть, парень, здорово меня согревает, когда я думаю, что вред, причиненный мне морозом, доставит тебе хлопоты”, - но вслух, конечно, говорить не стала. Элион, впрочем, и по лицу моему великолепно всё понял.
- Так, я должен быть умнее в этой ситуации, - он решительно остановил повозку, вытащил из своего рюкзака какую-то склянку и сунул мне в руки: - Это сильная настойка. Она на скууме, я использовал ее, как анестетик, но сейчас тебе лучше сделать хотя бы глоток. Это продержит организм в тепле минут сорок, что избавит от опасности воспаления лёгких или медвежьей горячки.
- Я не употребляю наркотики.
Элион покачал головой и очень постарался быть терпеливым:
- Я действую из соображений нашей общей безопасности. Мне ничего не стоит влить тебе это в рот. Хочешь?
Я выхватила у него из руки пузырек и сделала глоток - как ни крути, но сходить с ума не следовало. Горячая влага провалилась в желудок и медленной взрывной волной пронеслась по венам, воспламеняя их. Голосовые связки словно обожгло спиртом. Очень скоро сделалось замечательно тепло, а главное - спокойно, безмятежно.
Не помню, как мы въехали в Бруму и первые свои часы в городе. Только знаю, что была непозволительно отвратительно добра к альтмеру, да и ко всем, вообще. Я чувствовала себя разумной снежинкой, которая подружилась с ветром.
Я стала обретать обратно загулявшую куда-то налево голову уже в таверне. Элион говорил, собирая рюкзак:
- …так я научился убегать от стражей. Как видишь, они всегда действуют по запланированному протоколу. Если их знать, легко выкрутишься, - и потрепал по макушке пса.
- О, ты беседуешь с собакой? Трогательно, - не удержалась от сарказма я.