— Нам очень жаль, — слова доктора доносятся словно из тумана, поглощаемые разрастающимся в груди вакуумом. — Мы не смогли его спасти.
Сердце ледяными осколками распадается на куски. Аня издаёт протяжный, тонкий крик, похожий на жалобное всхлипывание птички. Пальцы Серёжи разжимаются, теряя мигом всю остаточную храбрость.
Вот и всё.
========== » 1 ==========
За чёрными облаками ютится далёкий космос.
Он видит небо через призму оконного стекла, отмытого прошумевшими дождями, искажающего суть, рассеивающего бездонный мрак за этими беспечными иллюзиями. Город погружается в темноту, он удушен ею, пронзён и обескуражен, и дома центрального района хмурятся и отзываются леденящим скрипом в каждом шевелении застывшего мира. Стрелки часов длинные и ровные, с заострёнными концами. Они молчат, раз в бесконечность сдвигаясь на крохотную черту своего отрешённого мировоззрения. Деление на двадцать четыре, на шестьдесят, на шестьдесят. Это перестаёт иметь значение.
Серёжа стоит, опираясь руками на подоконник. Он поскрипывает, но прикосновение ослабленного горем юноши слишком лёгкое, чтобы угрожать стабильности. Мама говорила не ставить на него цветы, он слишком хрупкий. Мама любила растения, умела за ними ухаживать, но дома держала не так много. Они успели завять. Их зелёные листья грустно опущены и кажутся антрацитовыми в отсутствии освещения. Тени ложатся серым скальпом на голые оттенки комнаты.
Здесь не так много мебели: папа ценил эстетику образа, не хотел захламлять личное пространство. Он уважал японские традиции с их аккуратностью, но дом обставлял по-европейски. Здесь всегда было свежо и уютно. Ничто не отвлекало. Мама любила шутить, что они живут в разграниченном дворце — папа любил подсчёты и всё ставил с точным указанием функций. Когда Серёжа пошёл по техническому направлению, мама сказала, что он вырос в отца.
Серёжа смотрит на дома. Они чистые, отмытые ливнями, но похожи на плоские коробки. Такие нереалистичные, что кажутся приведениями, а не материальными объектами. В городе скоро октябрь наступит. Листья ещё хранят отпечаток лета, но гроза выбивает из них весёлость. Если бы поднялся ветер, стало бы легче, так думают люди; Серёже уже абсолютно всё равно. Этот равнодушный город, погребённый под свинцовым одеялом облаков, кажется ему страшным и чужим.
Он отворачивается от окна. Обои светлые. Мебель темнее. Всё вместе создаёт спектр от белого до чёрного, минуя всевозможные цвета, кроме оттенков серого. Единственное яркое пятно в комнате — пронзительно-алая лента, уныло лежащая ослепительной полосой на раскрытой ладони. Аня свернулась на диванчике, подтянув колени к груди, на боку, держа ленту. Её лицо плохо видно. Волосы давно вымыты, но всё равно кажутся спутанными. Прошло несколько дней, брат и сестра мотались с одного пункта списка мороки на другой; в них не осталось сил. Аня безучастно смотрит на алый. В её бледных зрачках двоятся отражения.
У мамы волосы были короткими, тёмными. Мама была выше папы, худощавая, но неожиданно грациозная. Папа, наоборот, был пониже, он выглядел моложе своих сорока пяти, а двигался неловко, но старательно. Аня унаследовала от него каштановый оттенок и мягкие черты лица. Когда папа сердился, он был похож на грозовую тучу. Когда мама сердилась, она была похожа на свернувшегося в клубок колючего ежа. Но они никогда не ссорились и жили дружно, любили друг друга и детей. Это была счастливая семья. Лучшая, какую можно пожелать.