Он тоже тогда был виноват, безусловно.
Но именно предательство Астрид, коим считал по отношению к себе этот гнусный поступок девушки Аран, стало первым камушком, который, сорвавшись, повлек за собой страшный камнепад, погребший под собой столько судеб и столько жизней.
Все ведь могло бы быть совершенно иначе.
Ему просто не дали тогда времени, не дали понимания и возможности объясниться, рассказать людям правду о том, что же происходит на самом деле, об истинных причинах войны.
О, по сути, невиновности драконов.
Но его не стали бы слушать.
Конечно, его точно никто не стал бы слушать и даже слышать, ему бы не позволили просто сказать эти вещи, которые разрушили бы привычный уклад жизни племени, которые сломали бы их картину мира и заставили бы чувствовать себя хоть чуть-чуть виноватыми.
Именно с Астрид все началось.
Не ею ли все закончится?
— Но как такое возможно? Ты ведь погиб… — лепетала жалко девушка, растеряв всю свою суровость и браваду. — Не верю.
— Тебя, Астрид, никто и не заставляет верить, — насмешливо ответил Аран, явно оказавшийся хозяином положения, ведь сейчас именно он находился на своей (или почти своей, принадлежащей его вассалам, вообще-то, а значит и ему в коей-то степени) территории.
— Но… как?
Однако…
Переживала всё-таки.
Аран всматривался в глаза девушки и все никак не мог понять, что же тут было не то, ведь даже в воспоминаниях Сатин, пусть там образ Хофферсон был размыт и не ясен до конца, она была другой.
Более решительной, что ли.
Более… боевой?
Сейчас гордая воительница вряд ли напоминала себя прежнюю — она была растеряна, напугана.
Сломлена.
Вот…
Вот оно!
Она сломалась.
Как и предвещала ей когда-то Мирослава, гордая воительница, подобная вековому дубу, не смогла вынести шторма, той грозы, в которую попала, и Аран не море имел в виду.
Вульф Одноглазый, насколько было Арану известно, был не только отцом Инги Хеддок — он был дядей Астрид.
Частью её семьи.
Неужели пошатнулась у Хофферсон вера в непогрешимость и едва ли не святость Стоика после того, как его бесчинства, достойные неразумных диких зверей, хищной стаи, а не людей, коснулись кого-то, на кого ей не было плевать?
Как удобно быть избирательно слепой.
Как легко смотреть на мир с широко закрытыми глазами.
Впрочем, все это были проблемы Астрид, которые теперь не касались Арана, ведь она никогда не была и никогда не будет частью его семьи, одной из тех немногочисленных дорогих ему людей.
Она могла стать таковой, да.
Много лет назад он жаждал этого, как ничего иного — впечатлить своими умениями талантливую воительницу, занять достойное место рядом с ней, показать ей этот удивительный и прекрасный мир.
Она сама всё разрушила.
То, что он не стал мстить, не означало того, что он простил.
Такое не прощают.
— В одном ты права, Хофферсон — Иккинг, которого ты знала, уже много лет мертв.
Непонимание изобразилось на лице девушки.
Вот же он, Иккинг, прямо перед нею стоял, и в то же время яростно утверждал, что он мёртв, что его — просто не существовало, и не стоило называть его этим именем.
Она забыла, что они — уже давно не дети.
И не мечтательные юнцы, перед которыми вся жизнь, которые верили в то, что смогут изменить мир, сделать его лучше.
— Но почему? Почему ты всё это делаешь? Я не могу поверить, что ты стал таким…
Нет, все-таки забавная она.
И понимала, что происходило, и не могла понять — кто он или что он такое.
То, что Астрид, по всей видимости, за время, проведенное на Кальдере Кей, расслабившаяся и привыкшая жить мирно — к хорошему быстро привыкаешь — никак не могла собраться, взять себя в руки и стать прежней, знакомой ему по детству своему, Хофферсон, расстраивало даже.
Пусть подобное состояние девушки было на руку Арану — он мог не так напрягаться, считывая мысли и образы из разума девушки.
— Не складываются в голове образы безжалостного воина и миролюбивого мальчишки?
— Как?