Нааа бульварааах,
Где любви пожарыыыы
Ходят парыыыы…
Дин тихонько напевал, перебирая крепкими пальцами пряди моих распущенных волос. Я спала, обняв его за шею и почти полностью лежа на нем. Безмятежно посапывая, я и не заметила, что уже утро. Я также не знала, что в нашу комнату уже заходили дети, что Дин отправил их одеваться и умываться. Они сами проснулись. Умницы наши…
Дин уткнулся носом мне в волосы.
— Кексик мой… Давай, просыпайся.
Я только крепче прижалась к нему. Дин усмехнулся.
— Ну хорошо. Так уж и быть. Только ради тебя.
Он гладил меня по спине.
— О тебе мечтааал Париж,
По тебеее Нью-Йорк сгорает,
И Москвааа пока ты спииишь,
Для тебяяя цветааа меняет,
Нааа бульварааах,
Где любви пожарыыыы
Ходят парыыыы…
Я улыбнулась и приоткрыла один глаз.
— Доброе утро.
Дин тоже улыбнулся.
— Доброе, хитрюга.
Я потянулась.
— Че хитрюга-то сразу?
— Я же знал, что уже пятнадцать минут как проснулась.
Я положила руки Дину на грудь и уперлась в них подбородком.
— И как ты это узнал?
Дин убрал у меня со лба челку.
— Дыхание.
Я уткнулась лбом в ладони.
— Блин. Ты же охотник. Ааааа. Теперь даже проснуться безпалева нельзя, да?
Дин усмехнулся.
— Нельзя. Тебе вообще нельзя ничего безпалева от меня делать.
Я прищурилась.
— Это почему?
— Потому что за эти два дня я привязался к тебе, такой маленькой, противной и вредной. Я просто хочу, чтобы у тебя все было хорошо.
Я ошарашенно уставилась на него. Дин сам в изумлении вытянул лицо.
— Фига сказанул.
— Ага. Сам не ожидал.
Я прижалась ухом к его груди. Тук-тук. Тук-тук. Я прислушалась к себе. Тук-тук. Тук-тук. Точно также.
И тут я кое-что поняла. Я. Лежу. С. Ним. На. Одной. Кровати. Так мало мне этого! Я еще и на нем почти полностью лежу…
— Булочкаааа…
— Чтоооо?
— Ты че не сказал-то?
— Че я не сказал?
— Чтобы я слезла с тебя.
— Да мне нормально.
— Издеваешься? Ты ведь даже в туалет сходить не можешь.
— Я не хочу. Мне удобно, честно.
— Ну смотри. Так. А дети?
Дин взлохматил мои волосы.
— А дети уже давно встали. И даже почти готовы бежать на зарядку.
— Как готовы?!
— Ну так готовы. Пока ты спала, они сами встали даже вовремя, уже прибегали, спрашивали, почему мы не будим их.
Я прищурилась.
— И что же ты сказал?
— Я сказал, что тебе ночью стало плохо, и я тебя немножко полечил.
Я рассмеялась и уперлась лбом Дину в грудь. Боже…
— Так. Дин.
— Да?
— Липисинки еще остались?
— Хахах, не знааааааю. Вроде было еще штуки 4. А что?
— Липсинку хочу.
— Эээх, лана.
Дин потянулся рукой к моей тумбочке. Достал оттуда пакет, а из пакета — апельсинку. Сам почистил ее и разделил на дольки.
— Позаботиться хоть о тебе, больной.
— Иди в сраку. Давай. Ам!
Я открыла рот и Дин, смеясь, запихнул мне туда дольку.
— Теперь открой рот.
Дин повиновался. Я взяла из его рук дольку и засунула ему в рот.
— Вкусно?
— Конечно, я же чистил.
— Иди в сраку.
Я шлепнула его по плечу.
Тут к нам в комнату постучались.
Мы подняли головы.
— Да?
— Дин, Кексик проснулась?
— Дааа.
— Как она себя чувствует?
Оооо, солнышки мои.
— Лучше. Мы сейчас, через пять минут спустимся.
— Хорошо.
Дин погладил меня по спине.
— Кекс, надо вставать.
— Надоооо.
Я потянулась и красиво скатилась с Дина на пол.
Он свесился с кровати.