Возвращаясь к Клеопатре: Платон утверждал, что существуют четыре формы обольщения, но она использовала тысячу.
[NB: Тысячу и еще одну, как она доказала несколькими жизнями позднее в одном удивительном дворце.] Плутарх. Параллельные жизнеописания: коллекционное издание
Цветы. Какофония накладывающихся друг на друга цветочных ароматов: жасмина, лаванды и розы, апельсинового дерева и жимолости, пионов. Цветы окружали его Я-во-сне, недремлющее зерно мыслей, плывшее во тьме, пока Купер спал. Когда его сознание раскрылось, развернулось, к запахам добавились еще и сандал, янтарь и мускус, анисовое семя, мускат и перец. И что-то еще, скользящее меж состязающихся ароматов, – живое, ищущее, колючее и опасное. Это был яд.
Сознание Купера возвращалось по частям, семя в пространстве его сна выпустило первый росточек с семядольными листьями – это еще не был полностью он сам, но Купер уже начинал осознавать себя заново, ощущать подушку у себя под щекой, прикосновение льняной ткани к обнаженной коже. Звуки, подобные знаменам, развевающимся на ветру, превратились в мягкую музыку; плакали струны, и робкое пение услаждало его слух нежнейшим образом – этакая противоположность колыбельной, побудка, исполняемая тонким голоском в такт движению пальцев, разминавших его виски, смазывавших елеем его губы, брови и шею. Ритуал пробуждения, ради удовольствия испытать который иные полководцы принесли бы в жертву свои армии, достался Куперу совершенно бесплатно, подаренный Леди Ля Джокондетт. Он лежал в ее занавешенной балдахином постели, на ее коленях, в ее неоценимо заботливых руках. Откуда-то это стало известным его все еще крошечному просыпающемуся сознанию.
– Проснись, проснись, маленькая змейка, – почти шептала она свою песню, и всякая нота, всякий перелив голоса переполняло ее лукавое тепло. Даже жар ее дыхания казался благословенным даром богов. – Проснись, проснись же, согрейся на моей груди, пусть солнечной негой станет тебе тепло моей крови, о Змей, о Мужчина. Светила сияют, и все миры ожидают тебя, моя змейка; так проснись и утро приветствуй, в кольца свернувшись в ладонях моих.
Купер почувствовал, как матрас под ним качнулся и пальцы перестали массировать его виски. Звуки песни и ароматы отдалились, и он поднял голову, чтобы проследить взглядом за своей похитительницей.
В ее движениях было больше благородства, чем могло уместиться во всем Куполе.
Строго говоря, разбудившая его женщина не была красавицей – в предрассветном полумраке ее силуэт кутался в вуаль черных волос, и изгибы кудрей обрамляли два темных колодца ее глаз. В подбородке ее вовсе не было слабой женственности, а крючковатый нос скорее должен был бы принадлежать генералу, но не княгине. Она оказалась шире в кости, чем предписывали каноны красоты, и обладала тяжелыми грудями и полными бедрами, словно священная корова Хатор[17], некогда являвшаяся ее покровительницей.
Но те времена прошли.
Купер следил за тем, как крупицы постижения происходящего начинают связываться воедино в его сознании, словно бы его мысли думали себя сами. Все страннее и все глубже, все глубже и все страннее…
Леди заметила взгляд Купера и улыбнулась, будто бы в точности знала, каким путем следуют его думы. Что ж, этот путь был давно проторенным, ведь за прошедшие века она провела по нему многих мужчин и женщин. Даже в Неоглашенграде ей доводилось рождать легенды и обрывать династии.
– Приветствую пробудившегося, – промурлыкала она, – давно потерянное дитя Рима.
Если Леди являла воплощение цветов и песен, то мысли Купера – терна и шума. Он заставлял свое сознание возвратиться в тело вопреки инстинктам, призывавшим затаиться во тьме и остаться нерожденным для мира. Очередным мертворожденным ублюдком, о котором будет скорбеть мать.
– Ты гадаешь, где находишься, кто я такая и почему ты здесь. Ты даже не понимаешь, спишь ли еще или в конце концов сошел с ума, и теперь тебя примут в свои объятия луна и ее безумные дети.
– Я…
Купер прикусил язык и проследил за тем, как Леди подвязывает закрывавшие окно тонкие гардины. Уличный свет озарил комнату – бледно-голубые стены, украшенные лепниной, плетеные циновки на полу.
Женщина прикрутила фитильки ламп и продолжила:
– Ты гостишь в Ля Джокондетт, и, хотя мои посетители относятся ко мне с чрезмерным благоговением, которого я более не заслуживаю, было бы очень приятно, если бы ты обращался ко мне по имени, что дал мне при рождении отец, и имя это – Тея. Я – Тея Филопатор[18], а ты – Купер-Омфал, знаешь ты о том или нет.
– Привет… – Его голос был глухим от долгого сна и хриплым, сорванным криком. Когда он вспомнил причину этого крика, в вены его устремился адреналин. Он как-то даже слишком резко сел на кровати. – На нас напали…