Сорвав с себя футболку, липкую от пота, я тихонько соскользнул с кровати и открыл сундук, надевая чистую белоснежную рубаху.
Теперь уже я смотрел на свое отражение и улыбался лихой и в то же время грустной улыбкой, завязывая красный галстук. Я был готов. Надев штаны, я не стал заправлять рубашку – мне было все равно, – не стал надевать и носки, которые были закинуты хрен знает куда. Надел кеды и, с улыбкой погладив ствол пистолета с гравировкой его названия Automag III, привычным жестом заправил его за пояс. Отцовская мантия мягко легла на плечи, и я, бросив последний взгляд на спящего друга, тихо ушел, не став его будить.
Я выучил урок, где может умереть один — незачем брать еще одного. Одних похорон и так достаточно.
В гостиной было пусто и тихо, так что я незаметно прошмыгнул на выход, пожирая глазами убранство коридоров замка. Блестящие и иногда пыльные доспехи, что тихо провожали меня скрипами своих шей или того, что им их заменяло. Было тихо, запахи близкого леса и шелест деревьев доносились даже сюда сквозь редкие открытые окна. Ветхие тучи застилали небо, все же пропуская лунный свет и едва видимые россыпи звезд на темно-синем небе.
Каким бы прекрасным оно ни было, я очень хотел увидеть рассвет, ощутить солнечные лучи на лице, сощуриться, выдавив довольную улыбку, и дышать.
Лестница, словно дожидаясь момента, как только я стал на первую ступеньку, плавно переместилась ко входу в запретный коридор, где с тихим гулом вспыхнул синий огонь, горящий в чашах. Подойдя к ним, я снял капюшон, жадно всматриваясь в языки холодного пламени, что горели, не дотрагиваясь своими сосредоточием к дну каменных чаш. Проведя рукой по плавным стенкам гранита и не отдернув руку, когда она запекла разрезом, словно меня полоснули ножом по ладони, я мрачно вздохнул.
Барабаны забили в голове, вторя сердцу, что глухо и спокойно стучало у меня в ушах. Мир снова пошел рябью, выцветая контрастной серостью, но я уже не боялся – сложив порезанную ладонь лодочкой, я по капле цедил кровь в каждую из чаш, проговаривая слова что врезались мне в подкорку: Ghaeme ighet.
Голубой огонь жадно пожирал багровые капли, меняя свой цвет на красно-желтые тона, и я начинал ощущать тепло, идущее от него, покалывающее и согревающее.
Как только темень зала разукрасилась отсветами живого огня, я толкнул дверь, ведущую в логово цербера с палочкой наготове в правой руке и пистолетом – в левой.
В нос тут же ударила вонь собачьего пота, металлический запах крови и вываленной на пол требухи вперемешку с дерьмом. На полу, на стенах и даже на потолке все было покрыто кровавой кашей, осколки костей решетили стены, клоки шерсти липли ко всему, а смрад черным облаком мух ударил в нос, вышибая слезы. Сделав шаг назад, я закрыл дверь и, вновь сорвав капюшон, с вуалью на лице согнулся в приступе рвоты. Опорожнял желудок я минут пять и пытался отдышаться столько же. Сплевывая тягучую слюну с отвратным вкусом, я, утерев рукавом белой, некогда белой, рубашки, распрямился:
— Пиздец песику, тьфу. Лучше Хагу об этом не говорить, если… – я не успел договорить, так как из противоположного конца коридора с такой же дверью раздался тихий стон. Вновь достав пистолет и подняв с пола выроненную палочку, что местами была заляпана рвотой, я осторожно открыл дверь, чтобы увидеть очередное месиво, не такое жуткое и почти что целое.
Белое лицо было залито кровью, что засохшими дорожками шла со лба, залив слипшиеся волосы, так ненавистный мне профессор полусидя прислонился к стене, бессознательно бормоча, но продолжая сжимать жуткого вида порез с пузырящейся из него кровью на бедре. Времени не было, так что, присев на корточки, я сорвал с шеи галстук и, перемотав ногу, накрутил узел, создав жгут повыше раны. Дернувшись от цепкой и липкой от крови хватки на руке, я увидел его заплывший взгляд безумных глаз:
— Уходи отсюда. Прочь! Прочь… – хватка ослабла, и я стряхнул её словно налипшую грязь.
— Хрен тебе. Но все же Гермиона ошиблась, не Вы желали заполучить камень для него.