Сом выбрался из лодки и сделал несколько шагов по чавкающей земле, следом за ним пошёл Храп.
От кромки болота, куда взгляд ни кинь, на полверсты болотное редколесье – хвощ, березки низкорослые да мелкий лохматый ельник. Кое-где открывались небольшие залысины опушек.
Ярыга вытащил долблёнку на берег.
Сом сделал шаг в сторону, наступив в вязкий мох. Под ногой хлюпнуло.
– Стой, – окрикнул Храп. – Нечего там делать. Чуешь, вонь какая?
– Нехорошее место, братие, уйдем отсель, – бубнил Сом, пробуя ногами дёрн. – Твёрдой земли тут нет, одно сплетенье травы, корней и мхов. Эва, как почва качается под ногами. Другое место поищем!
– Ещё чего! – недовольно заворчал Ярыга. – Умаялись, отдохнём.
Храп шагнул на сырую, почти незаметную в высокой траве тропинку, вьющуюся между низенькими сосенками, криво торчащими с обеих сторон.
Тропа привела к невысокому холмику, обходя который, они наткнулись на позеленевшего каменного истукана, глядевшего на небо чёрными провалами глаз.
– Неужто мольбище идольское? – испугался Ярыга, пялясь в пустые глазницы идола. – Мало иноки-черноризцы шастали по лесам, низвергая столбы, выворачивая камение и в воду их метали!
– Разве ж всех-то низвергнешь! – отозвался Сом, указывая рукой в сторону. – Гляньте-ка, что это там? Никак гроб?
Стефан присмотрелся. Поодаль ваялась разбитая перевёрнутая лодка, похожая на опрокинутую домовину. Сом торопливо перекрестился и, затравленно глядя на неё, сказал:
– В позатом году в Свирской слободе, говорят, в пруду гроб всплыл, а из него мертвец торчит.
– Пустое, – успокоил Ярыга, – видишь ведь, что лодка. Ну, садитесь, братие, согреемся хоть.
Он засуетился, сгрёб немного сухих прошлогодних листьев и мелких сучков, добавил пригоршню ломкой хвои, достал трут, кремень и ударил кресалом. Загорелся слабый огонёк.
Храп присел на днище лодки. Сом примостился рядом на поваленном трухлявом стволе.
Усталые братья жались к огню, наливали дымящуюся похлёбку, сваренную Ярыгой из овсяного толокна. Накрапывало.
Где-то в глубине болот раздался протяжный звук, похожий на церковное пение или на бабий плач – глухой, монотонный, как будто бы он с трудом пробивался сквозь толщу глины.
Братья переглянулись.
– Прошлым летом, – дрожащим голосом пробормотал Сом. – Родион-лесник в бучиле утопился. Так теперича, говорят, его душа жалобится, стонет из бучила…
– Много беспокойства и страстей от самоубивцев бывает, – подтвердил Ярыга, суетясь у костра. – Ино место ночами лезут прямо в окошки.
– Тьфу ты! – сплюнул Храп. – Ну, что заладили – гробы да покойники!
– Чур меня! – побледнев, пролепетал Ярыга, глядя куда-то поверх кустов. – Чур!
– Да что ты как язычник поганый чураешься! – прикрикнул на него Стефан.
– Вы чьи будете? – неожиданно раздался над их головами глубокий низкий голос.
За спиной Ярыги стоял рослый, оборванный, заросший длиннорукий мужик.
– Родион-утопленник! – шарахнулся Сом, от страха даже не в состоянии перекреститься.
– Родион, Родион, выходи из круга вон! – прогудел мужик в бороду, серьёзно глядя холодными голубыми глазами.
– С нами крестная сила! – запричитал Сом.
– Эх, Васька-васёнок, худой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся – почём кишки, по три денежки, – пропел Родион, широко улыбаясь. – Да не тряситесь вы, ничего я вам не сделаю. Мы ж теперь, считай, побратимы. Неспроста вы, видно, на наших болотах очутились.
Мужик опустился на землю рядом с костром, аккуратно, обеими руками пристроив негнущуюся левую ногу.
– Никак древяница у тебя заместо ноги? – опасливо кивнул на неё Ярыга.
– Ага, – кивнул мужик, – Ногу-то я ещё при князе Станиславе потерял.
Сом, крепко зажмурясь, шептал молитву, прося избавленья от наваждения.