– Да, – с неожиданным гневом ответил Хинта, – мы не знаем, какой бы она стала, если бы на нее обрушилось горе. Но это не значит, что на ее фоне нужно прощать моим предкам их отрешенное ленивое уныние. Иногда люди берут себя в руки и закаляются в бедах, как сила героев закалялась в битвах. А иногда люди падают и позволяют жизни себя тащить. Но они не имеют на это права. Ладно, я согласен делать массу вещей – в конце концов, я сын бедных фермеров, таким, как я, приходится с детства брать на себя часть хозяйства. Но они бросают Ашайту, оставляют его со мной все чаще и чаще. Им как будто все равно, что с ним будет. Но я же знаю, что ему нужна другая забота, не только моя. А они трусливо спасают себя, потому что поверили, что Ашайта через несколько лет все равно умрет!
Тропа сузилась и пошла вниз. Поля фрата и треупсы теперь стали ближе – уже было видно рубчатые складки на треугольных шляпках грибов.
– Я боюсь за маму, – вдруг признался Тави. – Вот твои родители не ходят в ламрайм. Что, если в этом все дело? Что, если так и наступает слом? Можно и без горя стать равнодушным, уйти в работу, а потом вообще забыть, как и зачем живешь. Вдруг с ней это произойдет? Истории про героев нужны людям, чтобы равняться на кого-то, кто увлекает за собой вперед и вверх. А она больше не стремится вперед и вверх. Она все реже смеется. Она как будто не такая живая, какая была год назад. Я не хочу, чтобы она гасла.
– Эрника Руварта, – сказал Хинта, – не погаснет. Ее сын, Тави Руварта, не позволит ей этого.
– Но Хинта Фойта не может зажечь своих родителей обратно.
Хинта выдержал эти слова.
– Мы разные. Я лучше нахожу язык с машинами, а ты – с людьми. У меня нет сил зажигать людей, а у тебя – есть. Они есть у тебя даже тогда, когда ты сам об этом не помнишь. Ты зажигаешь меня.
– Спасибо, – смущенно поблагодарил Тави. На руке у Хинты запищал самодельный датчик, и он вскинул запястье к лицу.
– На нас идет тендровый туман. Теперь понятно, почему колет глаза.
– Скафандры? – уточнил Тави. Хинта кивнул, и включил защитный экран; Тави надел назад шлем, и оба ощутили, как на смену движениям ветра приходит прохладный покой кислородно-азотной смеси.
Хотя стена Экватора оставалась абсолютно прямой, скалы, возникшие у ее подножия, были неровными, и тропа петляла, повторяя их форму. Было на ней место, где особенно большой утес выступал из общего монолита скал в поля. Местные жители называли эту точку пути Слепым Изгибом: пока путник не проходил мимо утеса, он не мог видеть, что его ждет впереди.
Когда ребята миновали Слепой Изгиб, у Тави из груди вырвался вздох восхищения.
– Я не ходил вдоль Экватора с прошлого лета. А сейчас вспомнил, как здесь красиво.
Перед ними была тихоходная дорога – широкий рельс из перламутрово-белого пластика переползал через восьмисотметровую стену Экватора и, свиваясь пологими спиралями, устремлялся вниз, чтобы затеряться среди фратово-треупсовых полей. Парящая дорога держалась на системе прямых прозрачных опор, похожих на неспособные растаять глыбы льда; солнечные лучи раскалывались в стелах, как в призме, и на скалы падал хаос разноцветных световых полос. Это был основной транспортный канал, который связывал родной поселок ребят, Шарту, с городом Литтапламп, расположенным с противоположной, северной стороны Экватора.
– Смотри, – сказал Хинта, – поезд.
– Точно, – обрадовался Тави. – Нам повезло.