— Ну так пусть перестанет убирать кого попало! Ты же говорил ему, что это опасно. Может, ему стоит перестать стирать людей из реальности.
— Он, как видишь, так и поступил: попросту умыл руки. С одной стороны, это хорошо: мне теперь точно не придется идти против него. А с другой…
А с другой, подумал я — рано или поздно ты, Женя, убьешь меня своими руками. Не сможешь не убить.
— А знаешь, какая вишенка на этой великолепной куче дерьма? — сказал он со смешком — мои силы не восстановились. И, наверное, уже не восстановятся. По крайней мере, до перезагрузки — точно.
Значит, для него, как и для меня выгоднее сидеть на заднице ровно и ждать, решил я с надеждой. Убив меня, он спасет мир, но так и останется ущербным демиургом. Дотянув же до победного конца — станет собой. Не так уж плохо, как по мне.
— И это возвращает нас к варианту номер три — сказал Женя. — Нет — ответил я резко, сразу поняв, о чем идёт речь. — Почему?
— А что будет в конце, Жека? Ты дойдешь со мной до утробы матери и скажешь «оревуар»? Или мы повернем обратно по тем же самым рельсам, как горный трамвайчик? Я не хочу возвращаться в тринадцатый век, уж прости великодушно. А четвертый так вообще вспоминать не хочется. Забудь уже этот вариант.
— Даже ценой всей вселенной? — спросил Женя с горечью. — А как это поможет всей вселенной? — парировал я — Бадхен тебе ясно сказал, что продолжать этот мир ему впадлу. Как по нему, он ждет не дождется, когда можно будет отправить этот мир в корзину и начать все сначала. И кстати, ты сейчас на клочки порвешь бедного Дмитрия Сергеевича.
Финкельштейн опомнился и отложил изрядно помятую книгу в сторону.
— Может, я смогу убедить Бадхена передумать — пробормотал он. — Попробуй — согласился я, зная, что проку от этого не будет.
Остаток дня до вечера прошел в идиллии: Костик дрых в маленькой спальне, я читал за столом в своей, а Женя отсыпался в моей постели перед очередным ночным дежурством.
Вечером Финкельштейн уехал, а я после долгих колебаний разбудил Бадхена.
— Я иду в бар. Ты со мной? — Да — он уселся на постели, взглянул на часы — Жека уже уехал? — Уехал. — Ты ведь понимаешь, зачем я это делаю, Эвигер? — Зачем идешь со мной в бар? Полагаю, чтобы пожрать на халяву жареного мяса. — Я не об этом, и ты прекрасно это знаешь — сказал он спокойно — я о том, почему не убил тебя сразу же после того, как перешагнул через порог этого дома вчера. — Не поднялась рука убить презренного червя? — хмыкнул я. — Ты и есть червь, даже если втайне мечтаешь, чтобы тебя признали хоть немного равным мне с Жекой. Я делаю это не для тебя, а ради него. — Что делаешь? Наказываешь за то, что он был плохим мальчиком? Заставляешь сделать невозможный выбор? Оставь его в покое. — Это тебе кажется, что выбор труден. Кто он и кто ты? Бог — и пыль под ногами бога. Пусть даже разумная пыль. — Ему это так не кажется. — В один прекрасный день он поймет, каким был идиотом. Это все равно что человеку влюбиться в инфузорию туфельку! Чушь какая-то! Костик не на шутку разозлился — я видел, что его шея покраснела, и нутром понимал, что пора заткнуться. Но не мог — меня несло. — Вот оно как. Что ж, значит, ему понравилось, как славно его сегодня днем поимела в жопу инфузо…
Договорить я не успел — меня со всего размаху швырнуло на пол, совсем как недавно возле мусорных контейнеров. Кажется, у Бадхена появилась новая дурная привычка.
Он сам черной тучей навис надо мной, сжав воротник моей футболки железной хваткой.
— Много себе позволяешь, Эвигер.
Я и сам это уже понял. Зарвался, представив, что передо мной опять старый добрый Костик.
— Из…вини — получилось у меня прохрипеть — доступа к кислороду он мне оставил самую малость.
Секунду он думал, потом ослабил хватку.
— Женя сам решит, что делать с тобой. И поверь мне, выбор будет не в твою пользу.
Отпустил мой воротник и пошел в ванную комнату — чистить зубы перед выходом.