Раздвигать диван они откровенно побоялись, а других предметов, на которые можно сесть, лечь или хотя бы подышать, в комнате не нашлось. Хлама здесь было в разы больше, чем в коридоре. На кой чёрт Барсову старые маятники, неработающие часы, коробки, газеты трёхлетней давности, банки, склянки и прочие гаджеты, Мечников даже узнавать не хотел. Судя по круглым глазам Ирины Арсеньевны, этот барсовский бзик не имел отношения к магии…
— Я просто хотела сказать, — зевнула ведьма, аккуратно плюхаясь на неразобранный диван, — что Максим Сергеевич — очень сильный маг… Ты вообще, кстати, понимаешь, что происходит? Человек, как-никак…
— Самое ужасное, что я правда вас понимаю, — проворчал Мечников, пристраиваясь рядом и запрокидывая голову на подушку. — Слушай, по законам жанра у нас с тобой должен быть бурный секс на чужом диване.
Ирина Арсеньевна согласилась, что всё идёт по плану, и через полминуты они самозабвенно храпели, в неудобной позе полусидя на захламленном диване…
========== 8. ==========
Шли дни и даже недели. Ничего магического не происходило, Илью больше никто не пытался сожрать, а Станислав Павлович косячил, как в последний раз.
В понедельник он перепутал две аудитории и поместил семинар по социологии в лекционную аудиторию, а лекцию по философии — в маленькую, семинарскую. Естественно, во втором случае никто не влез.
— Борис Борисович, разберитесь, пожалуйста, — попросила Кара за однокурсников. Однокурсники застряли в дверях и помочь ей не могли.
— А зачем? — удивился Борис Борисович, и мохнатые брови философа от удивления выползли за пределы лба. Ну, почти. — Мы как раз проходим фатализм. Так, значит, решено судьбой…
— Так решено не судьбой, а Станиславом Павловичем, — раздался знакомый голос, и Кара с радостью увидела Максима Сергеевича среди чуточку расступившихся однокурсников. — Борис Борисович, давайте просто поменяемся кабинетами, не дожидаясь этого изверга.
Борис Борисович колебался. То ли он пытался понять, одно ли лицо судьба, изверг и Станислав Павлович, то ли решал, вправе ли Максим Сергеевич так распоряжаться аспектами бытия. Наконец пришёл к выводу, что вправе, и величаво посторонился.
— Прошу… Если вы думаете, что материя вселенной от этого не поколеблется…
— Я ей поколеблюсь, — обнадёжил Максим Сергеевич, одновременно разруливая студенческую пробку в дверях. — Мало не покажется.
После этого неразрешимая ситуация разрешилась, студенты были успешно размещены в подобающих кабинетах, а Максим Сергеевич обрёл уважение Бориса Борисовича, что ему было нужно, как собаке — пятая нога.
Во вторник Станислав Павлович едва не довёл до ручки Геннадия Прянишникова — вечно пребывающий за кадром, но от того не менее живой человек, Геннадий пострадал от опечатки в приказе. К отчислению приговорили Антона Сергиенко, но напечатали Геннадия Прянишникова.
На отчаянный вопрос юного философа, какой частью тела нужно было печатать, чтобы так промахнуться, не смог ответить даже Борис Борисович.
А что было в гуманитарном корпусе в среду, Максим Сергеевич не знал, поскольку ехал к чёрту на рога — в другой корпус, обитель биологов и физкультурников.
— Простите, Станислав Павлович, за бестактность, — накануне допрашивал социолог, назойливо возникая в тех местах, куда собрался пойти составитель расписания, — но как вы себе это представляете? Я должен за десять минут переместиться из одного корпуса в другой и после этого ещё и прочитать лекцию?