— Создание жизни искусственным путем?
Он задумчиво постучал по пробирке, рассматривая пентаграмму, поддерживающую жизнь в заспиртованном теле. В ответ на его стук гомункул распахнул глаза, заставив Ольгерда отшатнуться от сосуда и потянуться к карабеле. В глазах существа не было жизни — только ее иллюзия. В пробирке нельзя создать душу.
Я буду благодарна Лебеде, если гомункул — единственное свидетельство о сомнительных практиках ордена, которое заметят мои спутники.
— Фон Эверек, — обратился к нему Ламберт. — Не добавляй мне работы, не трогай ничего.
Ольгерд проигнорировал его просьбу и принялся рассматривать схему на столе, отодвинув в стороны колбы с разноцветными жидкостями. Он достаточно разбирался в оккультизме: чем больше вглядывался в начертанное, тем больше хмурился.
— Милена, скажи на милость… чем еще вы тут занимались?
Он повторил указательным пальцем очертания пентаграммы; золотой перстень с янтарем сверкнул в отблеске факела. Ольгерд точно знал, что видит перед собой — ему не хватало лишь немногих улик, чтобы сложить перед собой цельную картину.
— Я тайнописец, Ольгерд. Алхимией и ритуалистикой занимались другие.
Полуправда. Полуложь. Я облокотилась на стол, заслоняя собой схему, которую когда-то случайно обнаружила и из-за которой вызвала Иштвана на неприятный разговор. Sacrificium filius hominis. Ни к чему Ольгерду знать о падении ордена.
— Да, Филипек… Будь я на твоем месте, тоже бы открещивался.
Ламберт то ли из брезгливости, то ли из предусмотрительности ничего не касался, держа наготове флакон с черно-красным маслом. Не иначе как fuga daemonum из зверобоя и мандрагоры. Чародейка хорошо подготовила своего возлюбленного.
Я не видела смысла себя обелять — я не брезговала в жизни ни убийством, ни воровством, ни ложью. Но я никогда бы не принесла в жертву ребенка. Ни в обмен на вечную жизнь, ни на тайные знания, ни даже на спасение от проклятия. Тем более из того же самого приюта, в котором выросла сама.
Но Ламберт прав, никто мне не поверит. Если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно, и есть утка.
Как только я дотронулась до двери, ведущей в кельи адептов, неожиданный звук заставил меня вздрогнуть.
Из башни доносилась невыносимо прекрасная, почти неземная органная музыка. Без аккомпанемента в виде голоса или других инструментов — ничем не отягощенное звучание сотен труб, так подходящее высоким сводам замка.
Искусство, мне не подвластное — у меня не было ни терпения, ни таланта. Оттого восхищение игрой чувствовалось еще ярче: к нему примешивалась зависть, что такую красоту мне не создать.
Органная музыка в заброшенном замке — два словосочетания, которые никогда не хотелось услышать в одном предложении.
— Меня мои уши подводят, или…?
— Нет, тьма болотная, я тоже это слышу.
У каждого человека уникальный, как почерк, стиль игры на музыкальном инструменте. Я не единожды слышала эти чуть более протяжные, чем полагается, низкие ноты — из-за того, что правая нога музыканта была едва заметно короче левой, и оттого слабее нажим на педаль.
Я медленно сглотнула тяжелый комок в горле.
Прошло пять лет с тех пор, как я узнала о жертвоприношениях в замке и для чего они предназначались. Пять лет с тех пор, как я впустила сюда охотников на ведьм. С тех пор, как должен был быть мертв играющий свою любимую «Третью симфонию» Иштван.
Музыка в одночасье смолкла, и на смену ей пришла мертвая тишина.
Комментарий к Невзятый замок
В этой главе хочу выразить благодарность Imthemoon за публикацию в “Ведьмак и Рейневан”, а также за шикарную подборку артов к замку (в иллюстрациях на Imgur).
*omnia mea mecum porto (лат.) - все свое ношу с собой
Холера ясна (cholera jasna) - классическое польское ругательсво
========== Мертвая тишина ==========