В холодильнике нашёлся паштет, а на столе — оставленная после завтрака буханка хлеба. Сооружая себе бутерброд, Бен читал с телефона короткий отчёт администратора своего бара, подкрепленный парочкой самых ярких фотографий.
Ответить ему можно позже — сейчас бар закрыт, а ночная смена отсыпается после суетной ночи на ногах.
Мигнуло сообщение от кого-то из знакомых, и Бен увлеченно ввязался в дискуссии о новом пивном пабе в Бухаресте. Его пальцы быстро скользили по гладкому экрана телефона.
Это тоже отвлекало от призраков и семейных тайн.
Бен откинулся на стуле и упёрся коленом в край столешницы, чуть покачиваясь. Он не сразу услышал, как на кухню вошла Мируна. С растрепанными волосами и раскрасневшимися щеками, в шали поверх шерстяного пальто цвета слоновой кости и вязаных митенках, она принесла с собой букет из жёлтых и коричневатых листьев с запахом земли.
Скинув шаль и пальто на ближайший стул, она поставила букет в глиняную, слегка запыленную вазу, найденную на одной из полок в шкафу, и занялась завтраком.
— Доброе утро, Бенджамин. Погода просто прекрасная. Здесь нет такой духоты, как в городе. Жаль, что мы сюда редко приезжали. Может быть, бабушка Анка была бы рада…
— Бабушка Анка была сама себе на уме и могла бы рассказать больше до того, как умереть и оставить нам ворох загадок.
Мируна явно растерялась от таких резких слов, но предпочла ничего не говорить.
Впрочем, они никогда особо не ладили. Бенджамину всё время казалось, что она слишком привязана к Себастьяну — едва ли не до лёгкой одержимости.
Но если брат был счастлив с ней, то этого было вполне достаточно.
Может быть, всё дело в том, что временами он стал ощущать себя лишним среди них, излишне навязчивым — он знал, что может быть слишком бурным в эмоциях, разговорах и даже поступках.
И всё равно знал, что если затеряется в собственных сонных похождениях, Себастьян найдёт его. По зуду в крови и притяжению, которое позволяло им чувствовать друг друга.
Где-то на втором этаже в глубине дома зазвучала старая музыка с пластинки, и Бен с удивлением уставился в коричневый потолок. От пыльных нависших трав ему откровенно хотелось чихать, а мелодия внушала невнятную тревогу.
До неприятных мурашек по коже.
Судя по тому, как замерла Мируна с крепко сжатой в руке ложкой, которой мешала творог с вареньем, она тоже услышала эти звуки. И чем дальше — тем меньше похожие на музыку, а, скорее, на хриплые стоны и мольбы.
Бен медленно отложил в сторону телефон и поднялся с жёсткого деревянного стула, подгоняемый порывом дойти до источника музыки и выключить его навсегда. Упокоить.
С крючка на выбеленной стене с оглушительным грохотом рухнула медная кастрюлька, и всё стихло.
На пороге кухни тут же возник встревоженный Себастьян, примчавшийся из гостиной. Обвёл взглядом застывших жену с братом и уточнил:
— Вы в порядке?
— В старых домах часто происходит много странного и тревожного, не правда ли? — безмятежно ответила Мируна, но Себастьян явно не купился на дрогнувшие уголки губ и тень улыбки на тонких губах.
Аккуратно поднял кастрюльку и повесил её обратно, поправляя, пока она не стала висеть почти ровно.
— Ты ведь тоже слышал музыку? — уточнил Бен.
— Музыку? Нет, у меня в гостиной всё было тихо. Вышел какой-нибудь новый альбом твоей любимой группы, и ты решил просветить Мируну?
— Старую музыку. Со второго этажа.
Себастьян нахмурился, а Бенджамин вдруг ощутил щемящую тоску одиночества. Как бывало после приступов сомнамбулизма, когда казалось, что только он одержим сиянием лунного света, и тот растерзает его изнутри на хрупкие осколки беспамятства.
— Я тоже её слышала. Возможно, мы не одни здесь. И никогда не были, — Мируна уже пришла в себя и принялась за завтрак. — Или кто-то сводит нас по очереди с ума. Снами, видениями и туманом.
— Не могу сидеть на месте. Может, хоть от дневников бабушки Анки будет польза.