Поэтому я добавил в голос льда и повторил:
— Присаживайтесь. И не надо истерики. Я — Гарри. Только вот после того, как ваш любимый сын меня убил, у меня появились кое-какие дополнительные способности.
Петунья как-то неловко пристроилась на стуле и неожиданно тихо спросила:
— Что значит — «убил»? Не смей клеветать на Дадли, он хороший мальчик. Это ты…
— Ну, да, — вежливо кивнул я, — урод и сын шлюхи и алкоголика. Переигрываете, миссис Дурсль. Не верю. Тем более, что теперь я точно знаю, кем были мои родители и как погибли. И кто я такой. Видите ли, какая-то высшая сущность (и не вру ведь, а как иначе?) решила, что умирать мне ещё слишком рано, и вернула в тело, хотя я очень хотел к маме и папе, поверьте.
Петунья опустила глаза. Похоже, ей стало… ну, не верю, что стыдно, но неуютно. Не должны нормальные восьмилетние мальчики так говорить. Но мне было по барабану на её моральные страдания. У этой пакостной семейки хватило ума издеваться над младенцем, так что «бачили очи шо купували, теперь ешьте, хоть повылазьте». И продолжил:
— Так вот, прежде, чем я вернулся, я узнал, кем были Лили и Джеймс Поттеры. И о том, кто их убил. И о том, что они были волшебниками, как и я. И как меня вам подкинули — как бездомного щенка, в корзинке. И как вас настолько напугали магические выбросы малыша, который потерял свою семью и по-другому реагировать на это просто никак не мог. И поэтому я стал для вас козлом отпущения, особенно для вашего сына, миссис Дурсль. Так что я знаю всё.
Петунья подняла на меня глаза и взвизгнула:
— Мальчишка! Ты ничего не понимаешь!
— Да всё я понимаю… — вздохнул я. — И готов принять то, что у вас сложные отношения с миром волшебников… что Джеймс Поттер и его друзья испортили вам свадьбу. Я даже готов извиниться за это, но… я, лично я, в чём виноват? Меня никто не спрашивал, хочу ли я жить с вами, прежде чем подкинуть на ваш порог. А ведь вы были сестрой моей матери, миссис Дурсль…
— Почему — была? — спросила Петунья. — Мы — твои родственники! И вообще, ещё вчера ты называл нас «дядей и тётей».
— Больше не буду, — отрезал я. — С родственниками так не обращаются. И я не считаю вас таковыми больше. Ставлю вас в известность, миссис Дурсль, что я отправляюсь в полицию.
— Что? — потрясённо спросила женщина. — Ты хочешь им рассказать весь этот бред про Дадли? Да у тебя и следов-то почти не осталось… Кто тебе поверит?
— В полиции Литтл-Уингинга, — продолжил я, — может, и никто. Но я доберусь до Лондона. Я найду службу опеки. Я обращусь в редакцию первой газеты, что попадётся мне на пути. Я пойду в отделение полиции. Всех всё равно не заткнут. Тем более, что я буду просить отдать меня в приют*. В приёмную семью. Куда угодно, лишь бы подальше от вас.
Само собой, я здорово рисковал и блефовал на голубом глазу. Если уж за столько лет моим состоянием никто не озаботился, то вряд ли такой фортель у меня получится сейчас. И в приюте всяко похуже, чем с Дурслями — там таких Дадли будет не один десяток, ото всех не отобьюсь… да и приёмные семьи тоже бывают разные и не факт, что мне повезёт. Так пока мне остаётся только один вариант — более или менее вменяемые Дурсли. Хотя бы на время адаптации в здешнем мире. А там будем посмотреть.
Поэтому я продолжил, добивая Петунью морально:
— Не спорю, мне могут не поверить. Но я постараюсь поднять шум и рассказать о ваших методах воспитания как можно большему количеству людей, миссис Дурсль. Пусть вас оправдают, пусть меня запрут в какой-нибудь школе святого Брутуса, но как отнесутся к такому скандалу ваши соседи, а? К тому же… Я ведь вырасту. Почему вы не подумали об этом, миссис Дурсль? Я постараюсь выжить где угодно… а потом обязательно навещу вас, и у нас будет долгий вечер воспоминаний…
Похоже, мне удалось дожать Петунью, и она мне поверила. Женщина побледнела, как полотно, и прошептала:
— Ты — чудовище…
— Поправочка, — отрезал я. — Чудовище, которое вырастили вы. Все вы, Дурсли. И вы просрали свой шанс получить любящего и благодарного племянника. Так что я пошёл, миссис Дурсль.