И лишь маленькие окошки небесных эльфов грустно мерцали в ночной тишине свысока, казались еще дальше, чем были раньше.
Я ездила домой. Дома уже было холодно, и синий иней покрывалом укрыл бесконечные просторы, кутая жалкие, продрогшие тела карликовых берез в совершенно не греющую одежку. Тяжело было смотреть, как они замерзают, пытаясь согреться под холодным небом и изо всех сил тянясь вверх.
В очередной раз прислоняясь лбом к холодному стеклу, думала, увижу ли его. Смогу ли увидеть. Но все это было пустое. Он никогда не появлялся зимой, и я прекрасно знала об этом. Но когда я начинала себя убеждать, что Кот не придет, что всё, абсолютно всё будет именно так, мне становилось настолько жаль себя, что хотелось со всей силы удариться виском об это чертово стекло и прекратить судорожно вглядываться в заледеневшую дорогу, отражающую унылый свет желтых фар.
Дома меня ждали друзья и родные, дома устроили целый праздник, где виновник торжества улыбался картонной улыбкой и, как мог, поддерживал общую атмосферу.
На крыше его не было. И, зябко кутаясь в полушубок, я вдруг поняла со всей отчетливостью, которую мне только могла показать зима: он не придет. Он больше никогда не придет.
Оказалось, меня сосватали. Считая ступеньки со второго этажа, задумчиво спускаясь вниз по такой знакомой школьной лестнице, я увидела Лёньку. Да-да, того самого Лёньку, который когда-то подарил мне замечательную фарфоровую куклу, теперь пылящуюся в ящике комода. Его смущенное «здравствуй» эхом отозвалось в висках, я совершенно не ожидала его увидеть и поэтому смогла лишь промычать что-то вроде «привет», гордо прошествовав дальше по своим делам.
Все меня спрашивали лишь о нём. А я, листая в очередной раз список на мобильном телефоне, никак не могла понять, кому я пишу странные смс, которые никогда не дойдут до адресата. Потому что адресата просто нет.
Проводя дни за набросками, я все чаще думала о том, что моя любовь к живописи лишь усилилась. Кисть ложилась ровно и легко, заменяя мои расторопные мысли, стремящиеся убежать прочь, от экономики. Это напоминало мне тот день, когда Кот впервые показал себя. Равно как и тогда Лунная королева на полотне вплетала в прекрасную косу гребень-цветок, а небесные эльфы выглядывали из окошек, зажигая свечи в своих маленьких домиках. Пожалуй, живопись – единственное, в чем я могла оставаться такой, какой была, не боясь показать себя неправильно. Ведь жизнь, она такая. Все мы должны быть правильными и не иначе. И то, что мы принимаем за правду, часто – лицемерие. А то, что действительно является правдой, не удостаивается другой участи, как быть осмеянным.
Не проще ли плыть по течению, спокойно оставаясь такой, как все?..
Очередной широкий мазок. Я позволяла себе рисовать только тогда, когда рядом никого не было. Тогда я, словно подражая краскам, то раскрашивала свое лицо мечтательной улыбкой, то перечеркивала взмах брови грустным взглядом, то делала наброски румянца на чуть заострившихся скулах. Казалось, будто я играю с зеркалом. Я была отражением, а отражение было мной. Кто ты, человек по другую сторону стекла? Почему ты так грустишь? Или это я? Или – моя душа?.. Откликнись! Не молчи!
Просто я уже не могу молчать.
Я не знала, что мне делать дальше. Когда мне исполнилось 18, я напилась. Помню, на столе стояли две полупустые бутылки с красным вином, лежали сыр и шоколад. Я что-то говорила, выпивая стакан за стаканом, не чувствуя никакой разницы между угощением, да и вообще ничего не чувствуя. Просто по щекам бежали слезы. Ни больше ни меньше. Просто вино на губах отдавало солью, а чтобы сказать что-либо, приходилось утихомиривать сбившееся дыхание и мычать что-то непонятное.
Наутро я проснулась с жуткой резью в животе, пропустила занятия и осталась спать. Так мне и исполнилось 18 лет.
Лето обещало быть жарким. Я не ехала домой. Он не появлялся.