Келли села в кровати. Воздух обжигал ей горло, в груди саднило. По лицу медленно ползли липкие струйки пота. Она потянулась к ночнику, чтобы при помощи света развеять остатки кошмара, загнать его обратно в мир сновидений… и глухо вскрикнула, увидев в дверном проеме высокую фигуру, такую же черную и мрачную, как ее преследователь.
Но вот свет вспыхнул, и тьма проема обернулась отцом. Он строго смотрел на Келли — от его тяжелого взгляда воздух будто еще больше сгустился. Ей захотелось спрятаться под одеяло, укрыться с головой, лишь бы не видеть это хмурое лицо, эти сдвинутые брови, неодобрительно поджатые губы; но вместо этого она выдавила слабую улыбку.
— Мне снилось… что-то плохое, — Келли старалась говорить спокойно, но голос выдавал ее страх и беззащитность.
— Тебе нужно снотворное? — отец вошел в спальню, почти вплотную подошел к кровати, и Келли с удивлением поняла, что от него пахнет алкоголем. — Можешь взять таблетки, которые принимала мама.
Келли покачала головой.
— Я в порядке.
Отец пристально смотрел на нее еще одну невыносимую секунду, затем отошел и щелкнул выключателем.
— Тогда надеюсь, что больше ты никого не потревожишь.
Сначала Келли пыталась успокоить себя тем, что ей нужно привыкнуть к новому месту, к новому дому, к шуму кленов по ночам. Но прошла неделя, вторая — а кошмары все не прекращались. Порой она не помнила их, и лишь мокрая от пота наволочка подсказывала, что ночь была беспокойной. Но чаще сны были реалистичными, плотными — она снова и снова убегала от тьмы по узкому коридору, спускалась по лестнице вниз, к двери, кричала не своим голосом, звала на помощь… Но все было напрасно, и раз за разом Келли опять оказывалась в удушающих объятьях тьмы, чтобы молить о пощаде и чувствовать, как жизнь медленно оставляет ее тело.
Эти сны влияли на нее, плавно перетекали из мира грез в реальность. Уже к концу первой недели ее стал пугать коридор второго этажа — казалось, что тьма, затаившаяся в углах, вот-вот обретет плоть и форму и бросится за ней в погоню, чтобы в конце концов настигнуть в холле, между зеркалом и комодом. Этот страх часто сопровождался тихим перезвоном часов, оставшихся в старом доме. Келли старалась не обращать на это внимания, обманывала себя, повторяя, что у нее разыгрались нервы.
Но ведь был еще голос матери: второй раз он произнес над ее плечом только одно слово.
Уходи
Келли замерла, напряженно прислушиваясь к хриплому бою часов внизу. Коридор был пуст — ее матери здесь не было и не могло быть, и все это было лишь плодом фантазии… Но только ее окружали ароматы гиацинта и сандала, знакомые с самого детства. Эти запахи были настолько реальны, что вытеснили беспокойный шепот кленов, и мягкий вечерний свет затопил весь коридор и породил узнаваемые образы. Келли видела усталую улыбку матери, ее бледное лицо и тонкие руки, всегда, даже в самую жаркую погоду скрытые рукавами тонкого кардигана. Она сделала несколько несмелых шагов навстречу этой иллюзии, утопая в запахе парфюмерной воды, щекочущей нос. Казалось, сейчас она узнает то, что позволит ей освободиться от кошмаров, сбросить морок, успокоить сердце…
Кто-то крепко стиснул ее предплечье, и Келли вскрикнула от неожиданной боли. Образы рассыпались, испуганно забились в щели, спрятались среди теней от хмурого отца. Его пальцы сжались еще сильнее, и аккуратные, ровные ногти впились в тонкую кожу Келли. Она отдернула руку, пытаясь вырваться из его хватки — но, конечно, ничего у нее не вышло.
— Ты взяла духи матери? — отец не повысил голоса, но в его глазах плескалась ярость — Келли узнавала ее безошибочно. Точно так же он смотрел на соседа, который парковал свою машину напротив их выезда, тем же ледяным тоном разговаривал с опоздавшим курьером, с медлительной официанткой, с нерасторопным коридорным в отеле.
Она знала, что должна сделать — повиниться, попросить прощения, добавить в голос дрожи, сказать, что она больше не будет… Этот рецепт она узнала в семь лет, когда разбила его часы, и с тех пор использовала как своеобразный амулет от его гнева. Пусть будет наказание, но только не крик, не тот взгляд, в котором собирается бесконечная тьма; если все сделать правильно еще только раз…
— Я не брала их, — ее голос не дрогнул: неожиданно для самой Келли в нем прозвучала злость. Она рванулась сильнее, и отец, скорее всего от неожиданности, ослабил хватку и выпустил ее руку, оставив на коже яркие отметины.
Злая гримаса на мгновение пробежала по его лицу, исказила черты почти до неузнаваемости, и Келли почувствовала, как липкий страх сжимает горло.
— Тайное всегда становится явным, — звучный голос отца зачаровывал, отнимал силы. Тихая угроза, звучавшая в нем, тяжестью отдавалась в висках и щекотала шею мерзким холодом. Келли поняла, что признается, расскажет о голосе матери, о запахе духов, а может, даже о кошмарах…