Я подошел к открытому шкафу, чтобы понять, что было украдено. На первый взгляд все вещи находились на своих местах в идеальном порядке, и мне пришлось сверяться со списком и прочесывать полку за полкой в поисках похищенного ингредиента. Первая попытка не увенчалась успехом: я не обнаружил никаких следов хищения или же просто копания в шкафу. Выкрасть что-либо с помощью Акцио похититель не мог: так как многие ингредиенты были крайне дорогими и опасными, на них лежало заклинание Непритягиваемости для дополнительной защиты.
Я повторил проверку дважды и снова не нашел никаких признаков кражи. Это наблюдение обескуражило меня. Я начал размышлять.
Кто-то пробрался ко мне в лабораторию с определенной целью, но ничего не украл. Почему? Потому что не нашел того, что искал, или не успел найти? С момента оповещения до моего появления прошло не больше пары минут, значит, у злоумышленника особо не было времени на поиски.
Но как он успел так быстро исчезнуть - аккурат за секунду до того, как я открыл дверь?! Это было немыслимо. В Хогвартсе нельзя было трансгрессировать - это могли делать только эльфы. Но если бы взломщик был эльфом, а не человеком, Хонум Ревелио не ощутил бы его присутствия.
Я подозревал студентов старших курсов - это было очень в их стиле: пытаться украсть какую-либо вещь, чтобы потом продать ее незаконным путем или сварить что-то запрещенное. Почему старших? Да потому что младшекурсник просто не смог бы взломать мои защитные чары.
На занятиях раз за разом я вглядывался в лица своих учеников, пытаясь уловить в ком-либо из них тень нервозности или страха перед разоблачением. Но в кои-то веки давление моего авторитета осложняло прояснение ситуации, а не наоборот - в обычном условиях студенты и так боялись меня и нервничали в моем присутствии.
Одна мысль о том, что какой-то паршивец осмелился нарушить мое пространство таким дерзким способом, вызывала у меня ярость.
Но еще большую ярость у меня вызывало осознание, что в моих руках не осталось ни единой зацепки, ни единой улики, которые помогли бы мне найти наглеца и схватить его за горло!
Теперь каждую минуту я был начеку, ожидая, что инцидент произойдет снова. Но видимо, запала смельчаку хватило ненадолго, так как повторить свой номер на бис он не осмелился. Больше к моей лаборатории никто даже не приближался.
***
По сравнению с посягательством на мое имущество эмоциональное состояние Поттера казалось мне сущей мелочью. Наверное, именно поэтому я пропустил момент, когда мальчишка вновь переменился.
Поттер как-то повеселел, если подобное описание в его случае вообще могло быть уместно; он стал опять каким-то вертлявым, в его глазах появился интерес к происходящему. У мальчишки как будто в жизни появилась цель, недоступная никому, кроме него самого, и он уверенно шел к ней, прилагая интеллектуальные и физические усилия. Даже его вертлявость приобрела теперь какой-то деловой характер: он передвигался по замку уверенной торопливой походкой и постоянно таскал с собой то какие-то неподъемные талмуды из библиотеки, то папки с выписками из них.
Поттер вполне соответствовал ярлыку Избранного, который я своими же ироничными замечаниями на него и навесил: он прекрасно учился, причем не только по моему предмету, а вообще, был звездой в квиддиче и хорошо себя вел. Все свободное время он просиживал теперь над книжками и методично что-то из них выписывал.
Теперь он был настолько одержим своим образованием, что уделял ему похоже все свободное время. Сначала я видел в его руках один и тот же длинный свиток пергамента, затем их стало два; прошло две или три недели, и мальчишка таскал с собой объемную папку, в которую он все вкладывал и вкладывал новые листы, исписанные мелким почерком. Все это выглядело так, словно Поттер на первом курсе пишет дипломную работу по магической зоологии или древним рунам, что, разумеется, было невозможно, а потому весьма и весьма подозрительно для меня.
Помимо странной поттеровской папки у юнца была еще одна книжонка интригующего содержания. Узнал я о ней совершенно случайно, так как Поттер никогда не доставал ее на глазах других людей.
Я подсмотрел однажды издалека, как мальчишка в холодный весенний день сидит на бревне у Черного озера и стремительно пишет что-то в раскрытой тетрадке у себя на коленке. Было не похоже, что он делал уроки - он записывал свои мысли слишком торопливо и нервно, при этом выражение его лица ежесекундно менялось: он морщил лоб, хмурился, кривил губы, тер нос и дергал себя за волосы. В один момент он остановился и начал пробегать глазами по строчкам, проверяя написанное. Мальчик тяжело дышал, сжав губы в тонкую полоску. Дочитав до точки, он прошептал что-то, захлопнул тетрадь, воровато оглянулся и вместо того, чтобы положить ее в сумку, оттянул ворот свитера и спрятал книжку у себя на груди под одеждой.
Тогда-то меня и осенило: у мальчишки есть личный дневник, который он прячет от других и только ему доверяет свои секреты за неимением иных друзей.
Мысль о том, что мне, профессору со стажем и декану целого факультета, хочется заглянуть в дневник какого-то первокурсника, была противна до тошноты. Я не настолько себя не уважал, чтобы копаться в грязном белье детей и придавать значение их глупым несущественным тайнам.