Эрик сам не заметил, как начал петь. Мелодия колыбельной, казалось, исцеляла не только его душу, но и тело. «До-ре! Ми-фа! Соль-ля! Си-до!» — пропевал он ноты в манере, в которой это делала Анджела. Песня входила в него и, подобно живительному эликсиру, успокаивала и придавала больше сил.
Он готов к своей смерти. Он готов стать свободным. Даже ценою всеобщего презрения и ненависти.
====== Глава XVI. Начало конца. ======
Солнце, такое редкое явление на острове Глории, слабо пробивалось через нерушимые стены туч. Воздух вобрал в себя холод прошедшей ночи и не спешил нагреваться, поэтому толпа народа, собравшегося около эшафота, надела на себя самые тёплые вещи. «Будто бы зима, а не конец лета», — хмыкнул Эрик. Он точно не будет горевать по суровому климату в Империи.
Императрица Нейт Парвати велела собраться всему городу на его казнь. Неудивительно, что целое столпотворение ожидало его. Яростные, полные ненависти, людишки выкрикивали проклятья в его адрес, осыпая всеми словами, которые приходили первым делом на ум. Первыми в рядах стояли, конечно же, Эклипсы. Они не скрывали в своём алчном вседозволенном взгляде враждебность. Чем-то их безумный оскал напоминал бешеных животных с льющейся изо рта пеной.
На фоне серого неба угрожающе возвышался эшафот. Нейт… нет, нет… Её Величество ожидала предателя с клеймором в руках. Украшенный драгоценными камнями, меч словно хищно улыбался. Не зря говорят, что клейморы — это чистое отражение своих владельцев. И хоть Эрик не смог увидеть глаз императрицы, он не сомневался, что она так же, как и вчера, смотрела куда-то в небо безразличным взглядом. За неё говорил клеймор. Им же Эрик будет казнён.
Холодное лезвие опустится на его шею. Сначала рассечёт воздух. Потом пройдёт через плоть. Потом опять через воздух… Потом все увидят труп.
Он не хотел.
Он не хотел умирать.
Взбираясь вверх по лестнице, Эрик несколько раз споткнулся. Когда он оказался на самом верху эшафота, встав возле императрицы, как в день её церемонии, он не мог пошевелиться. Он не мог дышать.
«Почему… почему я нахожусь здесь? Почему люди осуждают меня? Почему… Это ужасно… Это так ужасно! Я не знаю, что мне делать…
Я не хочу… я не хочу умирать. Не хочу, не хочу, не хочу, не хочу…
Не хочу!»
Эрик посмотрел на императрицу. Он хотел найти в ней хоть что-нибудь — поддержку, сострадание, жалость… Та не удостоила его своим взглядом. Тогда юноша обернулся к разгневанной толпе. Почему умирать оказалось так страшно? Свобода, о которой он мечтал, стояла так близко. Люди умирают каждый день, будь то родные или незнакомцы. Смерть не щадит никого, тогда почему он так боится? И самое страшное — он был морально обнажён. Его лицо больше не скрывали никакие маски, которые он носил всю свою жизнь, все читали его, как открытую книгу. Видели в его глазах трепетание и животный страх. И слёзы. Он чувствовал себя, как без одежды, выставленный напоказ для всеобщей насмешки.
Эрик упал на колени, как ему велела Её Величество. Руки и ноги тут же связали за спиной. В такой позорной позе ему предстояло умереть. Предстояло освободиться… Как вообще выглядела смерть? Анджела рассказывала, что, освободившись от тела, дух попадает в Лабиринты Забвения, где он бесцельно плутает, раскаиваясь в грехах. Лабиринты Забвения бесконечны, в них все медленно сходят с ума. А может, после смерти его ждал непробудный сон и не больше? Никто не разбудит его, не вдохнёт в его тело жизнь, потому что смерть — это священный безмолвный сон в темноте.
Эрик ненавидел себя. Сбежав он в день выпуска с Анджелой, ничего этого бы не случилось! Может, он смог бы вовремя помочь в стратегии. Смог бы отговорить свою мать атаковать преждевременно. А теперь он здесь. И теперь он мог сказать лишь одно самому себе: «Почему я здесь? Мне ведь всего девятнадцать. Я ещё слишком молод. Я ещё столько всего не успел сделать. Я ещё столько не увидел. Почему все хотят моей смерти? Почему все издеваются надо мной? Перестаньте! Я ненавижу всех вас!
Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!»
Неожиданно из толпы Эрик услышал колыбельную. Вроде бы… пел какой-то парень. Его голос хоть и звучал высоко, Эрик не мог не восхититься, как он умело протягивал ноты и играл со своим голосом, пробуя на вкус разные скорости и тэмбры. Потом ему подсобила девушка. На фоне парня она звучала неуклюже, однако, тем не менее, у неё был прекрасный соловьиный голосок. «До-ре! Ми-фа! До-ре! Ми-фа!» — пели они в унисон знакомую до боли колыбельную.