Из горла Вернера невольно вырывается рык. Винтовка в его руках неистово пляшет в ритме с судорогой, неожиданной проходящей по рукам. Бешенство, алой пеленой застилающее глаза, разливается по артериям, и кровь бурлит. Ральф знает, что это такое — его вены при сильном напряжении и ярости всегда вздувались. Особенно кошмарно это смотрелось у виска, а уж когда жилка пульсировала…
Он вскидывает винтовку и склоняется к прицелу. Вот этот отморозок с сальными чёрными волосами запрокидывает голову и тянет пальцы ко рту. Глаза блаженно зажмурены, он едва не мурчит. Щелчок — и пуля вспарывает переносицу. Вампир замирает на мгновение, удивлённый внезапной болью в голове, и рассыпается пеплом с хриплым предсмертным криком.
Его товарищи оборачиваются на крик, один из них замечает тень снайпера на крыше. Его тело начинает изменяться, окутанное багровой пеленой.
— Даже знать не хочу, во что он превратится…
Однако очередной выстрел даже не задевает Цимисхи, и Ральф чертыхается.
Из-за угла выходит Мадлин. Широким шагом она преодолевает расстояние до люка, вскинув перед собой Глокк. От первых двух выстрелов шабашевец отшатывается, но не падает и не вопит от боли, лишь криво усмехается. Он тянет руки к Мадлин, пошатываясь, приближается к ней, всё сильнее напоминая зомби. Каштановые волосы спутаны, а огромный острый нос, кажется, проткнёт её насквозь, как Буратино своим носом холст с нарисованным очагом. И Крафт догадывается, что Ральф уже разворачивает дуло винтовки в их сторону. Но с этим уродом она справится сама.
— «Мочи его!» — неожиданно в унисон орут Неваляшка и Корсар, в немыслимом полуобъятии вцепляясь друг в друга. Кардинал где-то на периферии промокает глаза платком — этакий аристократический жест «рука-лицо».
И она произносит, и в голосе смешиваются отражения Неваляшки и Корсара, и нестройный хор голосов вспарывает мозг противника, заставляя его разодрать свои виски.
— Сдохни.
Она чувствует странное, чужеродное удовлетворение. От этой жестокости, от того, что другой вампир подчинился ей и в безумном угаре сделает, что угодно. Он превращается в пыль у её ног, но окрыляющее чувство победы растворяется в возникающем неимоверном ужасе от содеянного. Нет, эта ненависть ей чужеродна, эта ярость не принадлежит ей! Нет!
— Но это ты, — тихо шепчет Эхо где-то за ухом. — И ты это сделала.
Мадлин отступает, спотыкаясь о собственные ноги. Нет, нельзя! Она не могла творить подобное! Она… могла убивать?
Последний из оставшихся шабашевцев приседает на корточки, готовясь прыгнуть на неё. Слабая жертва, из жил которой хочется высосать всю кровь. И, забывшись, он не обращает внимания на снайпера. Совершенно зря. Точным выстрелом в затылок Вернер уничтожает последнего противника. На Стремительности он спускается к Мадлин, спрыгивает с высоты своей боевой позиции, почти ломая ноги. Хромая, он ковыляет к испуганно вжавшейся в стену девушке, вцепившейся в собственные волосы. Она не справляется. И Ральф не знает, что будет делать, если очередной приступ поглотит её полностью. Если он услышит её страшную просьбу убить её, подарить свободу. Потому что он больше не сможет быть один, без постоянного ощущения тонких ручек, держащихся за его запястье. Больше не сможет без того безумия, которое затягивает всё глубже с каждым днем. И он не простит, ни себя, ни её, если это случится.
Он тот ещё эгоист. Он убивает шабашевцев не потому, что он герой, спасающий всех и вся, а потому что считает это правильным, это необходимый выход для его ярости и чувство грёбанного превосходства над другими. Последнее до ужаса отравляет всё вокруг, но уже давно стало частью не-жизни. Он не вмешался в спор гулей, потому что даже такая форма их взаимоотношений была ему выгодна: в процессе обмена оружием он мог бесплатно вытянуть необходимую информацию, которую в иных обстоятельствах пришлось бы собирать по крупицам и платить лишний раз за лишнее слово. Да, это эгоизм, но в конце концов Василий и Ромеро — взрослые люди. Сами разберутся. Он не главный герой какой-то там игры, чтобы решать их проблемы.
— Мадди? — он протягивает руки, хотя хочет рывком поставить её на ноги, заставить вынырнуть из собственных губительных мыслей.
— Я… Всё хорошо, — её голос неожиданно нормальный, но измученный и еле живой. Опираясь на его ладони, Крафт встает; Ральфу кажется, что она обречённо выдыхает.
— Идём, я отвезу тебя домой, в Санта-Монику. А потом заберу Миллеров, и…
— Нет! Я иду с тобой!
Удивлённый неожиданным эмоциональным всплеском, Ральф едва не отшатнулся. Мадлин нужна помощь, и он, видимо, не в силах этого сделать. Мерзкое чувство. Лишь кивнув в ответ, Вернер приобнял её за плечи и повел в сторону люка. В свете фонаря это было жуткое зрелище: стенки и края в крови, ужасный металлический запах, знакомое похрюкивание и рычание.
— Опять эти твари, — рычит Вернер и снова вскидывает винтовку, направляя её в люк и давая несколько очередей. Затем водворил на место крышку.