— Правило третье. Семьи, где у всех членов есть способность, обычно намного крепче…
— Не продолжай, — перебил Женька. — Даже слышать об этом не хочу. Нет, нет, нет. Ни за что. Никаких семей.
— Я тоже так говорила, — ответила Марина и поморщилась. — А потом Димка… какая жалость. Хотела бы я с ним поговорить. А в результате тебе придётся объяснять, откуда в потолке взялись гвозди.
Оля машинально задрала голову вверх и уставилась на всё ещё торчавшие из штукатурки металлические штыри. Длинные, блестящие. Скрыть точно не выйдет.
Стоп. Что она имела в виду — «хотела бы поговорить»?!
— Ты же не… — Женька, как всегда, догадался первым. Оля перевела взгляд обратно на Марину: та улыбалась, хотя в глазах стояли слёзы.
— Я же сказала. Не верь тому, что видишь. Я уже мертва. Много лет. Жизнь во мне поддерживало только это существо, а теперь, когда его нет… у меня больше ничего не осталось.
— Но… но как же…
На Женьку было больно смотреть. Оля никогда раньше не видела, как выглядит человек, который обрёл что-то невероятно дорогое — и тут же потерял навсегда, уже без возможности вернуть. Теперь видела. И лучше бы и дальше оставалась в неведении.
— Ну-ну, чего ты, — Марина ласково провела руками по его волосам, убрала за уши непослушные пряди. — Жил же как-то без меня девять лет, верно? Вот и дальше проживёшь. Ты уже взрослый. И ты не один.
— Но это неправильно!
— С чего бы? Все когда-нибудь умирают. — Она вздохнула. — Я бы сама не хотела, поверь. Но мне и так не следовало возвращаться. Моё сознание должно было умереть давным-давно.
— Так почему тогда… — пробормотал Женька. — Если такого не могло быть, то как… в твоей тетради про это не было. Ни слова.
— Сердце матери, сынок, — туманно ответила Марина. — Только оно.
— Что, этот сраный кексик?
Женщина рассмеялась, запрокинув голову, и на миг Оля осознала, какой же красивой была мать Женьки раньше, до того как её судьбу перечеркнуло алчное существо. До того как она отдала свою жизнь за жизнь сына.
— Кексик был волшебен, но нет, он всё же ни при чём. Глупые. Сердце матери — это не метафора. Я серьёзно. Именно оно дало мне силы снова встать на ноги… пусть и ненадолго. Но очень вовремя… вы уже были готовы сдаться.
— А что нам оставалось? — тихо заметил Женька. — В окно не выпрыгнешь, в дверь тоже никак… а здесь толком ничего нет.
Мать покачала головой и снова бессильно опустилась на его колени.
— Правило четвёртое, малыш, — никогда не сдаваться. Я его нарушила однажды. А в результате случилось это всё. Понимаешь? Не бояться, не сдаваться. Не отчаиваться.
— Что, даже, — голос одноклассника дрожал, будто он был готов расплакаться, как ребёнок, — даже сейчас? Когда ты умираешь?
— Даже сейчас, — кивнула Марина. — Не отчаивайся. И не переживай слишком сильно. Знаешь… я могу сделать так, чтобы вам с папой не пришлось по мне тосковать. Это существо оставило… кое-что напоследок. Я могу сделать так, что вы не вспомните о моём существовании. Будете думать, что я так и умерла девять лет назад — это ведь почти правда.
Марина прерывисто выдохнула и закрыла глаза. Женька затряс головой, хотя сейчас мать не могла его видеть.
— Ни за что! Не скажу за отца, но я… ни за что!
— Я тоже, — быстро добавила Оля, — не хочу забывать. Не надо. Пожалуйста.
Мать засмеялась и снова приоткрыла глаза. Уже не такие яркие: помутневшие, покрывшиеся пеленой. Время уходило. Кожа на висках натянулась, высохла, как у мумии, и Марина будто разом стала лет на десять старше — впрочем, она такой и была.
— А я всё-таки в вас не ошиблась. Ни в одном из вас. Ладно. Только не рассказывайте Диме… я боюсь, он не оценит, если вы ему сообщите. Про чудовищ. Про это всё. Про меня.