Через прозрачные двери метрополитена, мимо касс, через турникет – они с Ником прыгнули одновременно. Грохот, оглушительный свист дежурной по эскалатору. «Если нас сейчас поймают, будет многочасовой допрос, а потом меня отправят в обезьянник или даже в психушку. Я не должен этого допустить. Я должен договорить с Ником». Корби остановился, обернулся. Из-за кромки льющихся сверху вниз ступеней показался Белкин. Корби встретил его холодный и странный взгляд, и ему снова стало не по себе, как при их первой встрече.
– Хватит убегать, – задыхаясь, прошептал Ник. – Ради нашей же безопасности мы должны сдаться и все им рассказать. Особенно ты.
Корби рванул черную ручку контроля эскалатора. Движение переключилось, ступени замерли, дернулись и потекли обратно. Белкин качнулся, его ноги повело; он попытался сохранить равновесие, но лицом вперед упал на ступени. Эскалатор понес его вверх.
– Зачем ты это сделал?
Корби услышал гул подходящего поезда.
– Бежим! – Он рванул Ника за руку и бросился к платформе. Люди мелькали мимо. Поезд окатил их теплой, ревущей волной воздуха, нагнал и обогнал. Несколько секунд они бежали вдоль него, потом открылись двери, и они запрыгнули внутрь. В середине летнего дня вагон был полупустым. Поезд тронулся. Через окно Корби увидел Белкина, выскакивающего на край платформы. Он уже опоздал.
Ника трясло. Он в изнеможении опустился на сиденье в углу вагона, его шея шла красными пятнами. Корби снова протянул ему руку. На порезанных пальцах начинала запекаться кровь.
– Пожми ее. Вспомни, что мы друзья.
– Иначе что? Опять попытаешься себя зарезать?
– Иначе ты забудешь все, что было хорошего в твоей жизни. И останется только то, что с нами случилось после смерти Андрея.
– Потому что ты себя убьешь?
– Потому что ты меня пошлешь, как я послал его. Пошлешь просто потому, что тебе показалось, что я сделал не все, что мог.
– Это не лучше, чем посылать человека за то, что он не любит рок.
– А я и не говорю, что я лучше тебя. Я говорю, что так нельзя делать. Никому. Никогда.
– Я не знаю… Меня все это достало. У тебя рука в крови.
– Плевать. Я хочу, чтобы мы помирились.
– Хорошо. Только если ты не станешь больше шантажировать меня своей смертью.
– Только если ты не станешь желать мне смерти.
– Я не желаю тебе смерти. – Лицо Ника дрогнуло. – Я хочу, чтобы ты вырос в хорошего человека.
– Я не стану просто так шантажировать тебя своей смертью.
Ник протянул ему руку, пожал ее и накололся на булавку. Это была одна из тех булавок, которые Комар вкалывал в свои штаны.
– Какого черта? – морщась от боли, спросил он. Корби сжимал его руку, пока булавка не вошла глубоко и ладонь Ника не перепачкалась в крови его порезанных пальцев. Наконец, он отпустил. Ник вытащил булавку. На месте прокола выступили капельки крови.
– Я объясню. Помнишь историю, которую вы с Арой мне рассказали?
– Какую?
Корби сел рядом. Люди сначала нервно оглядывались на них, а потом старались совсем не смотреть. За окнами проносилась грохочущая черная пустота тоннеля. Вагон был старый, с желтыми круглыми лампами, стенами из пластика, покрытого древесным узором, сиденьями из залатанного кожзаменителя.
– Как Ара стал черным братом. Вы рассказали мне это, когда мы только познакомились.
Это произошло в третьем классе, после чтения Купера, когда они порезали, а затем скрестили свои ладони. Их кровь смешалась. Они немного перестарались, и им пришлось идти к матери Ары, чтобы она помогла остановить ее. Сначала они хотели назвать Ару красным братом. Но его мать, заливая их руки перекисью, сказала, что индейской крови в ее мальчике нет, только негритянская. В результате Ара стал черным братом, а Ник – красным братом. Вот только к Аре его кличка прижилась, а к Нику – нет.
– Будь моим братом, – сказал Корби. – Наша кровь теперь тоже смешалась.