— У одного из них шрам на груди — в точности, как у тебя.
— У кого именно?
— У Вотрена.
— Может это знак, чтоб ты выполнял и мои заказы. Ты нашёл Растиньяка?
— Я ищу его вторую неделю. Странно: его знают все, уверяют, что недавно встречали его, но никто не может сказать, где он обретается. По адресу, который ты мне дал, — пустая, выстывшая квартира.
— Ты заходил внутрь?
— Да, дверь была не заперта.
— И как тебе тамошняя обстановочка?
— То есть, что я могу сказать о её обитателе?… Он видел смерть, очень близко. Часто рисковал жизнью. У него сильные, ловкие руки. Он не боится темноты, не любит гостей, не ведёт никакой переписки, читает случайные книги и газеты — очевидно, без какого-либо интереса… Если бы ты не говорил, что был там с ним, я вообще решил бы, что это фиктивное жилище, причём сделанное с грубой издёвкой над… преследователем,… где возможны даже смертельные ловушки… Ну, допустим, это во мне скребётся карбонарская паранойя… И всё же… ты уверен, что желаешь с ним бороться?
— Тысячу раз да! Я его уничтожу — во что бы то ни стало! Можешь сначала поиграть с ним, но потом — тащи сюда, мне! Покончим с ним — примемся за остальных. Думаю, так мне будет легче. Потом, когда я разберусь со всеми,… если я не буду тебя устраивать в качестве напарника,… пожалуй, пореши меня. Моя жизнь пройдёт не напрасно.
Глава XXI. О событиях морозного утра
— Как тебе удаётся вставать так рано? — спросил с дивана Макс у Эжена, подбрасывающего в камин обломки старых стульев ((в Париже он ни на день не изменил своей детской привычке тащить в дом всё, что можно сжечь. Вечерами наведывался на свалки, где подбирал всякие щепки, в парках высматривал сухие ветки или шишки, и знал, что он не один так промышляет)).
— Лучше спроси, как мне удаётся так рано сваливаться на пол.
— Огонь очень странно освещает твоё лицо: кажется, будто ты улыбаешься.
— А если так и есть?
— У тебя хорошее настроение?
— Оно и у тебя похорошеет, когда узнаешь, что я уже сгонял за водой… В ней острые льдинки. Мороз. Земля словно железная — так и звенит. А воздух!.. Ноздри сводит, как рот — от крепкого вина. Улицы стали певучими трубами. Я только тихонько свистнул, а зазвучало на полгорода, и так красиво… Как не флейте… или свирели… Я плохо знаю музыку. Меня как-то спросили, люблю ли я итальянскую. Я «да, — говорю, — очень!», а сам думаю: какая разница?…
Максу стало жарко от нежности. Он покинул ложе и подсел к побратиму, не рискуя, однако, к нему прикоснуться.
— Мне странное снилось, — продолжал Эжен, не отрывая глаз от теплинки, — Множество людей… И каждый из них считает себя крошечной частью меня, всю свою кровь — лишь каплей моей. Они готовы сделать всё, что я решу… Они — море любви ко мне… Я был так счастлив,… что мне не грустно даже теперь, когда я знаю,… что все они мертвы…
— Ты недоспал. Ляг. Только гордецы встают прежде солнца… Я сварю кофе.
— Свари, если найдёшь.
Из-под одеяла Эжен спросил:
— Может, нам следует спать по очереди?
Макс, занятый поисками, не ответил. Эжен подумал, что сказал глупость и, как обычно в таких случаях, поспешил с новой фразой:
— Наверное, мне снилось много народу, потому-то у нас теперь много денег… Если только деньги мне тоже не приснились… Ты правда вчера приволок миллион?
— Правда. Спи.
Ни кофе, ни чаю, ни сахару… Часы показали 8.03. Самое время блистательному графу бежать в ближайшую лавку: темно, малолюдно. Макс надел перчатки ((всякий истинный дворянин знал, что прикосновение к деньгам роняет его достоинство, потому-то и возник такой спрос на перчатки, когда деньги стали повседневной неизбежностью)), выпаковал банковский билет из пачки и вдруг вспомнил, что разжился в Лондоне превосходными сигаретами. Это и обрадовало и озадачило. Когда и где выкурить одну из них? Прямо здесь и сейчас? Нет, для этого отведено особое место — деревянная площадка под самой крышей, возле большого дымохода. Пойти туда и продрогнуть ещё до выхода на улицу? Глупо. Курить по дороге? Пальцы окоченеют. Вернусь и покурю, решил Макс, завязывая шарф. Новый вопрос — какую тару взять для покупок: бумажный пакет, сохранившийся от прошлого раза (экономно); корзинку (вместительно); один из саквояжей (более-менее прилично)?… Вытряхнул сумку и поскорей закрыл за собой дверь. Спеша вниз по лестнице, подумал, что в такой час продавец не сможет разменять тысячную купюру. Трёхсекундная остановка… Не факт. В крайнем случае можно набрать всего побольше.
Мороз — понятии растяжимое. Эжен наверняка спускался за водой в одной рубашке, вот ему и показалось, что мир оледенел, Максу же, одетому по погоде, было почти совсем не холодно, и он отважился посетить гастрономический бутик в сердце квартала Марэ. Туда он добрался, однако, с уже ярко-малиновыми ушами и усами, исчезнувшим под инеем; выложил на прилавок билет в царство сытости и стал надиктовывать продавцу, малолетний помощник которого проворно совал коробки и банки в рыбью пасть саквояжа. Всё произошло так быстро, что Макс не успел обогреться. Выйдя, он поймал фиакр, где окончательно проморозил ноги.
Небо было ярко-синим, а восточные дома стояли точно в нимбах. День будет солнечным.
«Покурю в прихожей, — подумал Макс, — Тёплые ботинки, редингот with меховым воротом. Two. Эжену гардероб. No more полутора тысяч. Парфюмерия, cut…».
Ступеньки кончились. Макс вошёл в квартиру.
— Здрасте! — гаркнул ему от камина Эмиль.
— Ну, как тебе погодка? — спросил Эжен, вешающий сушиться полотенце.