Осенний листопад. «Autumn» – осень. Почему все это звучит так чертовски знакомо?
А желтый – редкий цвет. Я в Википедии читал.
– Надо бы такси вызвать, – пробормотал я, неуверенно шагнув в сторону поворота.
– Алина вроде вызвала, – ответил он, неторопливо выдыхая дым и идя за мной следом.
Сигарета здорово помогает, когда не знаешь, куда бы деть свои хватательные конечности. А я реально сейчас не знал. Из каждой секунды молчания хлестали вопросы. Именно хлестали… как солено-горькая вода в пробоины корабельного трюма; как пена из бутылки пива, если ее хорошенько потрясти перед открытием. Не просто хлестали, но нахлестывались друг на друга волна за волной, сливаясь в единую хренову тучу слов, букв и вопросительных знаков. Проблема в том лишь, что я сам не знал, что из этой кучи выудить попригляднее.
– Мы раньше не встречались? ¬– в итоге выуживаю из эпицентра бури самый банальный вопрос.
– Отчасти.
Ответ положительно должен был поставить меня в тупик. Но подходил больше, чем какой-либо еще: знаю это натвердо, как, скажем, основы вычислительной техники, составные части видеокарты или «горячие» клавиши в Turbo Pascal. Это простая истина – если, конечно, истины бывают простыми, а не абсолютными-непреложными-непостижимыми… Может, конечно, и бывают, но это им наверняка не по нраву… истинам-то.
Твою ж мать, что за бред я несу?
– Отчасти – это «да» или «нет»?
– Я бы с радостью ответил, но, – поводит плечами, – это тебе решать.
После секундной заминки он как-то по-новому, тяжеловесно повторил:
– Тебе решать.
Не хочу ничего решать. Хочу быть Буратино.
– Бред какой-то.
Когда человек на тебя смотрит таким взглядом, ты почему-то начинаешь нервничать и думать, что он видит тебя насквозь. Он как будто знает о тебе больше, чем ты сам.
– Ты же чувствуешь, что каждое слово моего бреда – правда, – улыбку этого смазливого педика нужно запретить законом. Она делает со мной что-то не то.
– Я предпочитаю доверять разуму, а не чувствам.
– Я знаю, – сокрушенно отозвался Отем. – Ты всегда такой был. Или пытался таким быть.
– Ты знаешь меня от силы пятнадцать минут! – я чувствовал, что на меня накатывает нечто, напоминающее бессильную злость.
– Ой ли, Макс? – хитро так глаза щурит. Паразит. – Макс… Ма-а-акс. Забавно, что тебя теперь зовут именно так.
В его словах чувствовалось какое-то двойное дно, если не тройное вообще. Я ненавижу это – непонимание чего-то, что для других является очевидным. Я этого Отема почти ненавижу. Я…
Я не успел потребовать никаких объяснений – в поле зрения показалась Уколова, волокущая за собой мою сестрицу, еле переставляющую ноги. Забыв о рыжем психе, взрывающем немилосердно мой мозг, я торопливо пошел навстречу, чтобы принять Вику с рук на руки.
– Вик, ты жива?
– Нет, – заявила она, еле ворочая языком. – Бро-о-о… только не говори папе!
С этими словами она мертвым грузом навалилась на меня, чуть ли не храпя.
– Дура, что ли? – мрачно интересуюсь. – Он же тебя прибьет. В этот раз живи, так уж и быть… Лин, такси?