Гаррус смотрел в лицо сестры, и ему хотелось на нее накричать. Рявкнуть что-нибудь злое и жестокое, послать подальше и вытолкать с этого балкона, из этого дома, из своей жизни. Она хотела вернуть семью, но Гаррус не мог вернуться. И мысль о том, чтобы даже попытаться сделать вид, что всё «как прежде», вызывала в нем иррациональное отторжение и злость. Ничего уже не будет как прежде. Никогда. Он уже открыл рот, чтобы сообщить об этом сестре, но слова так и не прозвучали.
Если уж смотреть правде в глаза до конца, то Солана пыталась идти вперед и исправлять то, что – как ей казалось – ещё возможно исправить. Это было куда более конструктивным подходом, чем просто захлопнуть дверь и оставаться наедине с разъедающей мыслью о собственном бессилье что-либо изменить. Взгляд турианца снова упал на портрет Шепард. Как он посмотрит ей в глаза потом, если всю оставшуюся жизнь проведет жалея себя и топя горе в алкоголе или чьей-нибудь крови?
— Хорошо, Сол, - негромко сказал Гаррус после затянувшейся паузы. – Я расскажу тебе о Шепард. С самого начала, если захочешь.
Глаза Соланы радостно вспыхнули, она выдохнула облегченно, а мандибулы разлетелись в открытой улыбке. Гаррус давно не видел, чтобы сестра столь ярко проявляла свои чувства, во всяком случае, положительные. Она и правда изменилась. Или старалась измениться, по крайней мере.
***
Очнувшись на операционном столе Цербера Шепард не успела задуматься о том, как она тут оказалась, и почему последним ее воспоминанием было беспомощное барахтанье в космосе. Она умирала там, среди звезд над Алкерой. Умирала и знала это. Ей было страшно и больно, а ещё её пронизывала ярость. Всё не должно было закончится так. Они не могут проиграть! Это было последней её мыслью перед тем, как мозг отключился – всё утонуло в темноте. А потом свет снова разгорелся, принеся с собой дискомфорт и растерянность. А ещё – звуки стрельбы и протяжные гудки аварийной сирены.
Тогда некогда было раздумывать, а после, когда выдалась свободная минутка, чтобы всё осмыслить, Шепард снова и снова задавалась вопросом о том, почему она не видела света или промелькнувшей перед глазами жизни? Неужели смерть – это действительно только отключение сознания, полное растворение и прекращение существования? Верить в это почему-то не хотелось. От этой мысли было холодно и тоскливо. Шепард не часто приходилось высказываться по этому поводу, но в глубине души она хотела верить, что когда какой-нибудь противник окажется достаточно хорош, чтобы прикончить бойца N7, она увидит родителей, потерянных друзей, сослуживцев, которые порой закрывали её собой в бою, ценой своих жизней. Всех тех, кто уже ждет её и тех, кому предстоит уйти после неё.
Она всегда верила в это, и вера пошатнулась после пробуждения в «Цербере». Проклятый «Цербер» ухитрялся, даже даруя чудо запросить за него непомерную плату. Страх выцарапал себе местечко глубоко внутри и угнездился там, выжидая и не упуская ни одного случая, чтобы выпустить когти.
Шепард ненавидела терять своих бойцов, она могла держать лицо в таких случаях, могла найти слова для остальной команды, но для неё самой такая потеря всякий раз ощущалась комком колючей проволоки, которую затолкали в горло. После Алкеры на этой проволоке добавилось ядовитых зубцов.
Когда на Омеге Шепард увидела Гарруса с развороченным лицом и в луже его странной синей крови, эта проволока быстро и туго затянулась на шее, отравляя и лишая воздуха, повергая в первобытную панику существа, потерявшего возможность дышать. Как тогда, среди звезд.