— Какой ты хороший есть, что дождаться нас решил, — «порадовал» громким голосом Иоганн, заставив вздрогнуть.
Близнецы подъехали на удивление тихо; один восседал на черном коне, второй — на белом.
— Это подарок бабушки Гретхен, — похвастался словоохотливый Иоганн. — Я есть черный всадник, а Норберт — белый.
— Арамона перевел все часы в доме на сорок минут вперед, — поделился Норберт. — Он это делал для тебя, скорее всего.
Конечно для нее. Рейчел и не надеялась, что после своего обиднейшего поражения капитан спустит все с рук унару Ричарду и перестанет ему докучать. Найти удобный повод для дальнейшей травли, как оказалось, не так уж и сложно. Хорошо, что до дня святого Фабиана остался всего месяц, нужно об этом чаще вспоминать. Девушка слегка улыбнулась, представляя грядущую свободу от угроз и воплей толстяка-самодура.
— Если надо рано вернуться, надо рано ехать, — сказал Иоганн. — Рихард, ты с нами?
— С вами, — кивнула Рейчел.
И вот, наконец, они за оградой «загона», на черной мокрой земле, но ей отчего-то показалось, что свежее воздух и легче дышится. Захотелось улыбнуться и звонко рассмеяться, как иногда в Надоре, но пришлось держаться с должным спокойствием, сдержанно приподняв уголки губ. Северяне всегда строги и смиренны, нужно помнить это.
— Ричард! — позвал ее кто-то.
Да не кто-то, а РеджинальдЛарак. Полноватый молодой человек на упитанной лошади смотрел на нее и приветливо улыбался. Хорошо, что за полгода до ее отъезда он был в надорскомзамке и они успели увидеться — из памяти девушки не изгладились черты лица кузена. За это время Наль еще больше растолстел.
— Ричард, представь мне своих друзей.
— Братья Катершванц. Норберт и Иоганн. Они из Горной марки
— Вы назвались друг другу родовыми именами?! — ужаснулся сын Эйвона. — Но это же нельзя…
— Ничего, все живы, — с улыбкой отмахнулась Рейчел. — Куда поедем? Давайте все вместе покатаемся по городу?
Наль посмотрел на нее виновато и промолчал, а близнецы с радостью поддержали эту идею.
Пышными лиловыми и белыми шапками цвела душистая сирень, заливая солнечные улицы тонким сладким ароматом. Красная черепица крыш сверкала на солнце, мостовая постепенно нагревалась от щедрых лучей солнца. Из пекарни струился запах свежего хлеба, смешиваясь в воздухе с тонким ароматом цветения. Весна в Олларии была прекрасна.
Они немного проехались по городским улицам и Рейчел делала все, чтобы поддержать разговор, однако Реджинальд сидел на лошади с таким напряженным и подавленным видом, словно к нему пришел Леворукий и предложил продать душу. Долго, конечно же, это продолжаться не могло.
— Мы должны очень извиняться, — догадливый Норберт быстро сообразил, как быть, но мы имеем дело очень большое и важное. Мы имеем откланиваться и желать вам все самое лучшее.
И они уехали. Очень жаль, Рейчел была не прочь вернуться вместе с ними в Лаик, чтобы не нарваться на гнев капитана Арамоны, наверняка задумавшего козырные каверзы. Впрочем, кто его знает? На девушку внезапно накатила смертельная тоска, связанная с воспоминаниями о Надоре — никогда прежде ей не доводилось испытывать такого безнадежного чувства, что вся ее судьба решена и ничего исправить невозможно.
— Ты дружишь с такими медведями? — вопрос Реджинальда вывел ее из глубокого омута мыслей.
— Катершванц — благородная фамилия, потому что они в родстве с фок Варзовом… — обронила Рейчел и тут же осеклась. Кто знает, какого мнения об Окделлах этот самый фок Варзов, когда даже мальчишка с Марикьяре не видит ничего дурного в том, чтобы поливать грязью Людей Чести.
— Ты догадываешься, кто нас ждет? — тяжело дыша, улыбнулся раскрасневшийся кузен.
Рейчел поняла, что кромеэра Августа ждать их особо некому, и эта новость немного порадовала ее. Все-таки, после четырех месяцев испытаний в Лаик ей хотелось с кем-то поделиться пережитыми впечатлениями. Но внешний вид кансилльера вызвал у нее растерянность — судя по всему, бледный, с отечным лицом старик страдал бессонницей или работал по ночам.
Эр Август предложил ей сесть и поговорить, и Рейчел с некоторой настороженностью согласилась. Про Сузу-Музу пришлось долго объяснять, да еще и упомянуть призраков, чего ей вообще не хотелось делать. Во всяком случае, про то, что видела саму себя, призрачную и с кровавой раной на груди, пришлось промолчать. Но вот про отца Германа и Паоло она рассказала с готовностью, опять же, без разоблачающих подробностей, потому что надеялась услышать его версию. Вдруг, он знает правду?