…Томка всё дёргала руководительницу за рукав:
– Алина Ивановна, а где мой гитарист?
– Придёт, куда он денется…– отмахивалась Алька. А сама, если честно, переживала: вдруг забудет или проспит.
Когда дети уже заняли места в подъехавшем автобусе, Алька, наконец, увидела Финиста. Издалека – чёрным восклицательным знаком на белом тротуаре (а она и не заметила, что из низких серых туч просыпался первый снег!). Узнала его по силуэту. И по походке: он шёл, будто над тротуаром, по снежинкам. Легко-легко и немного враскачку. В одной руке – уже знакомая ей и девчонкам гитара в чёрной коже, а в другой – почему-то плоская коробка на верёвочных петлях. А рядом с ним шагала пухлявая девица в цветастой шали с такой же коробкой. У Альки прямо-таки челюсть отвисла.
– Это что за матрёшка? – спросила она Алёну.
– Это наша изостудия, – ответила та.
– А чего это ваша изостудия эксплуатирует нашего музыканта?
– Ну, наверное, это её личное дело, – рассеянно заметила Алёна.
– Вот уж нет, – угрожающе пробормотала Алька. – Это как раз моё личное дело. Конечно, при детях я её убивать не буду. Но попадись она мне в тёмном переулке без свидетелей…
И они с Алёной похихикали, как заговорщицы. А когда эти два голубочка подошли к автобусу, Алька спокойно и доброжелательно улыбнулась обоим и поздоровалась. А на душе у нее было муторно так. Она ещё и жену Иванова припомнила. Вот вам и светлый мальчик, Финист – ясный сокол. Банальнейший донжуан. Казанова районного масштаба. Тьфу, даже думать противно…
А с детишками всё классно получилось. Просто великолепно. Алёнкины поэты смотрелись (и слушались!) не хуже ярославских продвинутых ребят. Алькины… ну, в общем-то, тоже. Мишаня, правда, скромно отсиживался в уголке: прозу решили оставить на потом, а затем и вовсе передумали прослушивать – слишком уж затянулось мероприятие. Никогда раньше не думала, что бывает сразу так много подростков, пишущих стихи. А ещё говорят, будто растет прагматичное, некнижное поколение!
Конкурс был не совсем конкурс, а фестиваль детского творчества. Ну, и, слава богу, что не присуждались места и премии – обошлось без обид и без чванства. Проходило все это дело на базе детской киностудии, и Алька решила, что это не зря, что киношники тут под шумок себе свеженьких талантиков присматривали. Из «писательской» номинации – сценарии сочинять, художников – мультики рисовать. Драмкружковцев, естественно, в актёры. Главного киношника звали Рэм. Милый такой дядька, старенький совсем, но бодрый, идеи из него так и сыпались. Еще были стриженая седая тетка, похожая на престарелую пионервожатую, и респектабельный господин в золотых очках – его представили как директора частного гуманитарного лицея. Эта троица сидела за круглым столом на маленькой круглой сцене. И вообще весь зал был круглый, потому что киностудия помещалась в старинной крепостной башне. А ещё на сцене стояли настоящие спиленные сухие деревья, украшенные лентами и колокольчиками, и по стенам висело много-много нелетающих воздушных шариков.
Пока выходили из автобуса, двигались по сложно закрученным (видать, врагам назло) коридорам, Алька обливалась холодным потом, пересчитывая детей. Раз, два, три, четыре, пять… Где шестой? Гена, не отставай! Наталья, не убегай вперед, нам не надо на третий этаж! Потом заняли свои кресла в зале, и она расслабилась. Даже чуть не задремала под монотонное чтение юными стихотворцами своих лирических откровений. И вдруг старичок Рэм воскликнул:
– А вот у нас сидит молодой человек с гитарой! Наверное, он не зря сюда пришёл.
Так как, кроме Финиста, никого с гитарами в зале больше не было, Алька поняла: это объявили «наших». Ухватила Томку за влажную ледяную ладошку и потащила к сцене, по пути спотыкаясь о чьи-то ноги и сумки. Витюха двинулся туда же с другой стороны зала, оставив свою спутницу с шалью на плечах сторожить гитарный чехол.
Финист ударил по струнам. Томка заголосила:
Не плачь,
Так получилось, что конфет нам не дают,