Бутсу — позвольте мне такое сравнение — играет роль анода там, где вы служите катодом, а вернее он — реципиент. Он принимает, скорее всего, не подозревая об этом, волны, которые вы излучаете, и пользуется этим.
— Чтобы обыграть меня в гольф или поставить в столь унизительное положение, что я становлюсь посмешищем, — воскликнул я.
— Можно объяснить и так, но не спешите его обвинять. То, что действует в нем, не относится ни к его личности, ни к его воле, здесь проявляется подсознание.
— Как это может быть?
Фенн огорченно махнул рукой.
— Если бы мы знали, как работает подсознание, мы были бы богами. Я могу только предположить, что в гольфе Бутсу, известный мазила, берет взаймы ваше знание игрока высокого класса…
— Иначе говоря, кража личности? — возмутился я.
— Есть психиатры, которые осмеливаются говорить о краже душ, — прошептал Фенн, — но я не стал бы заходить столь далеко. На поле Бутсу становится Гарри Стивеном, а Гарри Стивен — Бутсу, и это скорее обмен, а не кража. Однако надеюсь, что этот ментальный вампиризм ограничится клюшками, мячиками и лунками.
Когда я покидал Фенна, он, стоя на пороге дома, медленно сказал:
— Вспомните о нашем великом Шекспире и его словах в «Гамлете»: «На земле и в небе сокрыто больше, чем снится нашим философам!»
Я возвращался с поля после очередного необъяснимого поражения от Бутсу.
Моя жена ожидала меня на террасе бара. Ее натянутая улыбка свидетельствовала, она следила за нашей партией издалека и нашла, что я сыграл совсем плохо.
— Хочу сообщить тебе нечто странное, — сказала она. — Я видела, как ты начал от одиннадцатой лунки, она недалеко отсюда… «Отлично сыграно», — сказала я сама себе и вдруг заметила, что приняла за тебя Бутсу, и так было в течение всей партии.
— Однако, он вовсе не похож на меня! — проворчал я.
— Я тоже говорила это себе, но у него был твой стиль, а это весьма странно!
Только в сказках бывают неожиданные концы. А «это не сказка». О! Шекспир!.. Я иду с опущенной головой и с тоской спрашиваю себя, где кончается влияние Бутсу. Жена долго смотрит на пустынное поле, словно следит за невидимой партией. Потом отворачивается и улыбается. Но в ее улыбке невероятная печаль, в которой я читаю предвестники будущих страхов. Вдали с места срывается бентли — он визжит железом, его сцепление стонет. Этот подлец плохо водит, и это единственное мое утешение.
Мячик козодоя
Рой Клейн обходил огромное гольф-поле Сент-Джиля, что между Пенном и Кот Хиллом, совсем не в качестве инспектора уголовного розыска.
Сэр Бенжамен Бруди, управлявший судьбами этого древнего клуба, почетного, но основательно позабытого, послал ему приглашение, а Рой был сильно привязан к старому джентльмену.
— У вас не будет никаких официальных функций, Рой, — сказал сэр Бенджамен, — и Комитет не станет вас назначать комиссаром, хотя и ценит ваши познания в нашем спорте. Не будете вы и помогать арбитру, указывая на нарушения правил.
— Я буду своего рода немым свидетелем, — со смехом воскликнул инспектор.
— Этот термин слишком отдает полицейским духом, а речь идет о просто хорошем дне, — сэр Бруди засмеялся в свою очередь. — Ваше присутствие на поле я рассматриваю, как услугу мне лично. Матч, на котором вы будете присутствовать, играется в три мячика, у каждого игрока будет свой. Повторяю, здесь нет ничего официального даже для Сент-Джиль-клуба, но мы должны выяснить, насколько силен Саммерли и можно ли его выставлять против Сент Данстена.
— Сент Данстен! Вы не очень-то церемонитесь, сэр Бенджамен.
— Вы знаете Саммерли?
— У него репутация хорошего игрока, даже игрока классного, если верить спортивному хроникеру «Клэриона».
— Я спрашиваю не об этом, Рой. Вы его знаете?