Фрэнки разлепил пересохшие губы и прошептал:
— Мадлен.
Имя это разлетелось легким шелестом по душной пустоте. А когда Фрэнки повторил его громче, звякнуло колокольчиком, игриво всколыхнуло занавес реальности и вновь уступило место женскому голосу, который умолк на мгновение, а потом продолжил твердить монотонную тарабарщину.
— Мадлен! Я здесь! Мадлен! — крикнул Фрэнки, судорожно глотая воздух, напоенный целительным, живым звоном этого имени, — и очнулся.
Его подслеповатые глаза различили в полумраке комнаты только бледный край одеяла и смутный овал женского лица, обрамленного темными волосами.
— Мадлен? — жалобно спросил Фрэнки и, помогая себе локтями, сел на постели. Сейчас, вырвавшись из затянувшегося, мучительного кошмара, он всем своим существом тянулся к ней, желал ее, забыв о том зле, что она ему причинила.
Он хотел обнять Мадлен, но, уже подавшись к девушке, запоздало понял, что это Эшли. Да, именно она — немного бледная и усталая, в застиранном ситцевом платье, собравшая непослушные кудряшки в незамысловатый пучок, с каким-то детективчиком в руках — видимо, читала вслух.
Фрэнки сразу сконфузился, смешался, даже разозлился на нее. Ему отчаянно захотелось, чтобы здесь не было никакой Эшли. Он тут лежит, получается, в одной пижаме и несет всякий бред — а она тому свидетель, ну ничего себе. И она услышала имя Мадлен. Ни к чему ей знать, кто это. Фрэнки даже стало обидно за Мадлен — ее имя, которое он так любил перекатывать на языке, наслаждаясь звучанием каждой буквы, совершенно незаслуженно услышала эта безмозглая девчонка.
Что касается самой девчонки, то та, видя, что Фрэнки все еще явно не в себе, осторожно обняла его, машинально пригладила его растрепанные и свалявшиеся от долгого лежания волосы и непривычно ласково произнесла:
— Как я рада, что ты проснулся. Теперь все будет хорошо.
Фрэнки замер на мгновение, вдыхая исходящий от нее запах кухни, смешанный с резкой нотой дешевеньких духов. Почему-то эта смесь вызвала у него умиление и ощущение уюта, даже злость на Эшли как-то разом пропала. К тому же способность к связному мышлению постепенно возвращалась, а вместе с ней пришла жгучая и стыдливая благодарность этой добровольной, по всей видимости, сиделке. Вот уж чего никак нельзя было ожидать от пустоголовой и несдержанной на язык трещотки.
— И долго я тут провалялся? — спросил он, отстраняясь от источника уюта.
— Сегодня шестой день, — отчеканила Эшли, положив свой детектив на колени и вытянувшись по струнке, как прилежная школьница, готовая отвечать на вопросы экзаменатора.
Фрэнки бессильно рухнул обратно на кровать:
— Что? Так долго?
— У тебя была нервная горячка, так сказал доктор, — она покачала головой. — Это очень серьезно.
— И ты… и ты все время сидела со мной? — пролепетал Фрэнки.
— Ну, не совсем, — Эшли смутилась. — Иначе мне пришлось бы уволиться с работы и умереть от недосыпания. Я сидела с тобой только утром. И наняла тебе сиделку на ночь. А во второй половине дня за тобой присматривал тот большой и страшный человек по фамилии Брэдли. Сначала он напугал меня, заявившись к тебе домой, но потом оказалось, что он хочет помочь. Но довольно разговоров, тебе нельзя нервничать и утомляться. Лежи тихо, а я сейчас подогрею бульон.
Она поднялась с места, но Фрэнки поймал ее за руку — и при этом невольно поразился тому, как исхудала и высохла его собственная.
— Брэдли? Брэдли был здесь? А Сид? — спросил он, задыхаясь от накатившего волнения.
— Какой Сид? — удивилась Эшли. — Я не знаю, о ком ты. Ложись, я сейчас.
— Ты его видела в «Мелодии», когда Брэдли поднял шум, — торопливо пустился в объяснения больной. — Ты должна была запомнить. Он приходил? Брэдли что-нибудь говорил о нем? Что-нибудь просил передать, когда я приду в себя?
— Тише, ну тише ты! — Эшли мягко взяла его за плечи и помогла опуститься обратно на подушки. — Я правда ничего не знаю. Ты только не волнуйся. Если это действительно так важно, я спрошу Брэдли.