— Она готова. Спрашивайте.
Мужчина с дальнего ряда робко поднял руку:
— Леони здесь?
Мадмуазель Камелия сжала перо и несколькими резкими грубыми движениями написала ответ. Ее помощник осторожно вынул листок из-под ее руки и прочитал вслух:
— "Да, дорогой".
Я услышал в тишине, как мужчина сдержанно всхлипнул:
— За что ты так со мной, с нашими детьми, Леони?
И снова медиум, не меняя позы и не совершая ни единого лишнего движения, нацарапала ответ.
— "Ты знаешь, дорогой. Он не виноват".
Осмелев, люди один раз другим стали задавать свои вопросы. Как поживает на небесах тетушка Шарлин, когда наступит конец света, как вразумить беспутного сынка и, что меня особенно поразило, куда вложить деньги. Духи знали ответы на все, но, на мой взгляд, ответы эти звучали несколько размыто. В них без труда можно было услышать то, что хочешь услышать, особенно, если уже сам для себя все давно решил. Очень скоро мне стало скучно. Автоматическое письмо не произвело особенного впечатления. Если уж на то пошло, медиумы говорящие выглядят куда более эффектно, чем медиумы пишущие.
— Мадмуазель Камелия устала, — торжественно возвестил ее ассистент. — Прошу вас, господа, проявите понимание. Общение с духами отнимает слишком много сил.
Гости начали подниматься, как вдруг медиум резко вскочила, опрокинув стул и высоким, совсем не похожим на ее собственный, голосом громко выкрикнула... мое имя!
— Джон! — ее английский оказался безупречен и слегка отдавал йоркширским акцентом. — Будь осторожен, Джон! Очень холодно, очень холодно!
Из-за ширмы мгновенно появилась женщина в форме горничной и увела едва держащуюся на ногах девушку. Ассистент торопливо извинялся перед публикой, а я же, не помня себя от гнева, устремился туда, куда уведи Камелию.
— Стойте! — Реджинальд схватил меня за локоть и удержал на месте. — Вы с ума сошли? Что на вас нашло?
К нам подошел взволнованный Лафонтен:
— Прошу прощения, господа, иногда общение с иным миром происходит... не по плану.
Я почти с ненавистью — чувством, слишком часто преследующим меня в последнее время — выпалил в его круглое холеное лицо:
— Вы зашли слишком далеко! Я никому не позволю глумиться над памятью Агаты, никому, слышите!
Этот едва заметный акцент и то, как она произносила мое имя. — все это было слишком личным, принадлежащим только мне и никому больше. Они посягнули на самое святое, что осталось в моей жизни. Боже, как я ненавидел их за это!
Кроуфорд обхватил меня за плечи, пытаясь удержать от глупостей, кои, по его мнению, я собирался совершить:
— Ну же, успокойтесь. Вы же не хотите стать посмешищем для всего Парижа?
На нас действительно смотрели. Искоса, осторожно, чтобы не выглядеть любопытными. Захотелось послать этих лягушатников к чертям, но я сдержался, исключительно ради Реджинальда, и это стоило мне большого труда.
— Идемте, — он потянул меня к выходу. — Сядем в экипаж и уедем, а утром вы мне все обстоятельно расскажете. Давайте, Джон, идемте.