Вы можете надеяться, что увидите выходящими из его дверей, пропахших канцелярским клеем, Шерлока Холмса с его острым профилем, или олицетворяющий справедливость силуэт Гарри Диксона; не исключено, что за вашей спиной мелькнет тревожная тень знаменитого историка, основателя Сингапура сэра Стэмфорда Раффлза.
Как бы не так! Из любого административного учреждения Франции, включая находящееся на набережной Орфевр[51], во время обеденного перерыва выходят менее ординарные личности, чем те, что Ярд посылает на набережную охотиться за сандвичами и чем-нибудь более съедобным.
Но это совсем другая история, рассчитанная на Киплинга, и не имеющая отношения к сегодняшнему Скотленд Ярду.
Сегодня на его высоких окнах опущены синие шторы, задерживающие горячие солнечные лучи и заволакивающие строгие кабинеты мрачноватыми тенями.
В кабинетах на третьем этаже, отданных бригаде, в чьем ведении находятся наиболее важные уголовные дела, сегодня господствует нечто, смахивающее на грозное обаяние.
Здесь преступления, а именно преступления «красные», то есть такие, когда была пролита кровь, описываются и классифицируются; на вещественные доказательства наклеиваются этикетки, а дела переплетаются в черный перкаль. Жуткие фотографии, на которых расплывчатые изображения с трудом различаются на светло-сером фоне, заполняют массивные папки, захватанные тысячами рук за многие годы.
Коридор с грязными стенами, покрашенными охрой, ведет к убогим чердачным помещениям, которые торжественно называют исследовательскими лабораториями. Экспонаты из музея дамы Тюссо, если бы он стал жертвой очистительного огня, можно было бы присоединить к ним и превратить в объект внимания новых посетителей.
Здесь нет ничего поддельного или фальшивого. Этот нож, покрытый ржавчиной, действительно пробил человеческую грудь; этот револьвер двадцать раз выплевывал смерть из своей тупой морды; этот орган, плавающий в желтоватом спирте, был отделен от невероятно изуродованного трупа; эта отрезанная рука отнюдь не сделана из папье-маше, а бледное видение в зеленоватом аквариуме — это не копия, сделанная из воска.
Эти зловещие предметы входили в число объектов, подлежащих осмотру суперинтенданта Каннинга, и на его лице прочно обосновалось выражение печали и подавленности.
— Мой дорогой, мой старинный друг, — пробормотал он дрожащим голосом.
Он протянул руку, словно собираясь приласкать кого-то; потом его рука задрожала, и он отдернул ее.
— Я старею, — негромко сказал он. — Я постарел лет на двадцать с тех пор, как… Боже, я не хочу умереть до того, как…
— Вы опять смотрите на него, Каннинг, — глухо произнес кто-то в глубине помещения.
Полицейский вздрогнул, словно его застали за ненадлежащим занятием.
— Да, — ответил он, не оборачиваясь. — Я не в состоянии противиться.
— Вы должны быть сильнее.
— Я для этого и пришел сюда. Я прошу силу у него.
— Я делаю то же самое.
— Да, конечно, я знаю.
— Ничего не поделаешь, Каннинг, большой начальник постепенно сходит с ума.
— Я понимаю, — пробормотал Каннинг.
— Каннинг!
В голосе говорившего почувствовалась неуверенность.
— Да?
— Ей удалось бежать!
Не поворачиваясь к темному углу, откуда с ним говорили, Каннинг устало махнул рукой.
— Как всегда! Кто она? Это известно только дьяволу. Она принимает тысячу форм. Это призрак, и я не надеюсь, что самые надежные камеры Ньюгейта смогут удержать ее. Наши люди загоняют ее в тупик, она выглядит, как загнанное животное, смирившееся с гибелью… И вдруг… Пффф!.. Дым, туман… И ее нет!
— Наш враг могущественен, Каннинг, но он уже лишился одного из своих преимуществ.
Каннинг согласно кивнул головой.
— Всего одного, но очень важного.
— Это случилось впервые с тех пор, как мы начали борьбу с ним.
Телефон негромко задребезжал на столе. Каннинг поспешно схватил трубку.
Он молча выслушал тихий далекий голос и содрогнулся.